Моряки разбрелись “по пастбищу”, то и дело ныряя в глубь и доставая на поверхность кораллы и другие разбросанные среди рифов и скал сувениры, нагружая ими мешки на поясе и спасательные круги, тащившиеся вслед за добытчиком на длинном шкерте. Удовольствие от подобной “охоты” не идет ни в какое сравнение с “охотой” на зайцев и фазанов: прекрасный подводный мир сам по себе является наградой для заглянувшего в него. К тому же сломанный прекрасный, но мертвый коралл, не вызывает жалости и сожаления по столь же прекрасной, но загубленной жизни лесного обитателя. Живое должно оставаться живым!

Моя очередь. Я забрался в баркас и приступил к наблюдению. Основная группа моряков уплыла к берегу, куда глубины не позволяли подойти на баркасе. Расстояние между охотниками и плавсредством было около двухсот метров, когда из-за ближайшего мыска показалась стая акул, медленно отсекающих пловцов от баркаса. Поняв, что кричать об опасности бесполезно (уши моряков под водой), я завел двигатель и, первый раз в жизни управляя баркасом, чудом лавируя между рифами, двинулся наперерез стае и в направлении товарищей. Через пять минут все были на борту. Было принято решение прекратить “охоту" и отправиться на корабль. Из лабиринта рифов, в который доктор с перепугу загнал баркас в несколько минут, выбирались два с половиной часа, что отметил боцман Григорьич изрядной порцией “теплых” словечек в адрес “карася” – эскулапа. Обожженные лица, шеи и руки неприятно саднило: соль разъедала кожу. Но настроение у всех было великолепное. Источая приторно-сладкий аромат, в баркасе лежали горы сувениров. И долго еще будет витать на палубах крейсера специфический запах и зловоние разлагающихся мелких морских организмов, живущих и погибающих в веточках отмытых до снежной белизны кораллов.

Не успел я принять душ и развалиться в относительно прохладной каюте, охлаждаемой грохочущим кондиционером, как в дверь ворвался врач и сообщил, что в медотсек доставлен без сознания матрос – дежурный хлебопек, находившийся в сауне хлебопекарни ( + 65 градусов) в течение четырех часов. Диагноз – перегревание. Не какой-то там несчастный тепловой удар, а именно классическое общее перегревание организма тяжелой степени. Температура тела +41,2 градуса . А как известно врачам, при температуре тела + 42 градуса в крови происходит свертывание белков и ...exitus letalis к вашим услугам. Немедленно приступили к оказанию помощи. В две вены под давлением начали вливать холодные растворы, все запасы холодной воды из кают были вылиты на пострадавшего, вся “ледяная шуба” из рефрижераторных камер снабженцев перекочевала в лазарет и укутала своим ледяным панцирем тело, отказывающееся самостоятельно охлаждаться. И так в течение четырех с половиной часов. Положение осложнялось еще и тем, что на корабле механики затеяли “обеспаривание”, отключив даже те слабосильные холодильники, которые работали на медблок. (Механики ВМФ и ММФ знают, о чем идет речь, а остальным и не надо. Специфика). Через четыре с половиной часа пострадавший пришел в сознание. Корабельный терапевт Григорьев в изнеможении упал в кресло.

Но на сем испытание для докторов не закончилось – в лазарете ждал своего часа дозревающий аппендицит. Операционную развернули привычно быстро. Больной на столе. Спит, заторможенный наркотиками. Оперирует Иванов. Ассистент – Григорьев. Кожный разрез ... Терапевт падает в обморок. Вот так! Это вам не в кремлевской больнице и не в госпитале им. Бурденко или ВМА им. Кирова : крейсер, Дахлак и + 64 градуса. И как тут после окончания работы не снять стресс в каюте с помощью знаменитых флотских пяти капель? Даже, если зам караулит!

Сколько подобных ситуаций возникает в жизни врача-моряка? Сколько седин вплетают эти ситуации в чубы медиков? Сколько орденов вешает Родина на грудь врачей за столь каторжный труд? А нисколько! Система... Ей до лампочки чей-то там тяжкий труд! Самой бы навесить золотых звездочек... штук пять, а то и орден “Победа” себе привинтить в мирное время. Тьфу!

Два месяца корабль стоял на рейде острова Дахлак. Два месяца, изнемогая от жары, моряки проводили ППР, МПР, политзанятия и боевую подготовку. Два месяца организмы пытались адаптироваться к местному климату, постепенно превращаясь в местных негров. Что и удавалось отчасти. Танкера привозили воду, овощи, фрукты и почту. Один раз в месяц, что явно недостаточно. Я организовал двухстороннюю связь с берегом через суда ММФ, оказывая экипажам танкеров посильную медицинскую помощь. Раз в неделю мог передать телеграмму домой, обрадовав тем самым жену и дочурку. Раз в неделю я мог получить телеграмму из дома, радуясь при этом подобно младенцу, захватившему мамину грудь. Офицеры, лишенные подобной счастливой возможности, пытались выяснить через доктора обстановку на берегу, что, естественно, сопряжено с большими сложностями, т.к. жены моряков, как это ни странно, встречаются между собой довольно редко, да и то случайно. Ниночка иногда могла видеть жену корабельного бога войны, артиллериста Борисова, т.к. жили они почти по соседству. И Борисов часто интересовался содержанием телеграмм, получаемых от жены доктором, надеясь найти в них упоминание о своих близких. Характер командира БЧ-2 отличала одна яркая черта – ревность, что часто служило предметом розыгрышей, устраиваемых своему коллеге командирами боевых частей. Например, в день рождения “бога войны” по трансляционной радиосети прозвучало следующее поздравление:

– Товарищи! Сегодня у нашего сослуживца – капитана третьего ранга Борисова – день рождения. Мы поздравляем его от всей души и желаем всяческих благ, здоровья и счастья. К поздравлениям присоединяется и его жена, приславшая телеграмму. Она просит передать для мужа песню “В нашем доме поселился замечательный сосед”. И хотя подобного и быть не могло, даже по условиям организации связи, Борисов, опрокинув суп на собственные штаны (дело было за обедом), выскочил из ККОС и в течение трех дней не мог пить чай, т.к. руки его дрожали. Смешно?!

Или доктор (в ККОС, конечно!) вдруг говорил своему товарищу:

– Получил от Ниночки телеграмму. Видела она твою жену. Все дома хорошо у тебя.

– А где они виделись? – следовал вопрос.

Как само собой разумеющееся, я изрекал, сохраняя вполне серьезный вид:

– Да твоя ко мне домой заходила. Ребенка нужно было на ночь оставить.

Руки Борисова начинали дрожать.

– А это еще зачем?

– Да она собиралась на вечер какой-то, или на пикник за город.

Все! Сознание ревнивца отключено.

– Где телеграмма? Трали... вали

– Выбросил! Ты чего орешь?

Вам смешно. Но не смешно обладателю столь любвеобильного сердца. А вечером я приносил в каюту и показывал страдальцу телеграмму, в которой было написано: “ Видела жену Борисова. Любит. Передай привет. Целует.” Воскресший лез целоваться к доктору, забыв напрочь жестокость розыгрыша и предлагая пять капель.

Кстати, насчет розыгрышей. Это явление на флоте распространено, как дизентерия: без обоих флот существовать не может. И не дай бог кому-либо показать хоть в чем-то свою слабость! Она тут же будет замечена коллективом и именно в это Locus minoris resistencial (место наименьшего сопротивления) будут бить меткие, иногда ядовитые, иногда “ с душком” стрелы флотского юмора.

Дадим один из образчиков розыгрыша, устроенного бывшему стоматологу крейсера Холодову. Мы ведь помним его!?

Срок службы Холодова на корабле подходил к концу (на два года призван). Через неделю должен был выйти приказ МО об увольнении моремана в запас. Радуясь предстоящему событию, известив о нем собственную жену в Ленинграде, Холодов, однако, своей радости публично не высказывал. Наоборот, в разговорах с офицерами и своим начальником Ивановым, скорчив грустную мину, сетовал, что, мол, еще годик можно послужить, уж больно по душе пришлось море. Неоднократные заявления Холодова о любви к кораблю натолкнули меня на мысль... Согласовав “мысль” с командиром дивизиона связи, родив надлежащий документ, я утром вызвал стоматолога к себе в каюту.