Оуэн скулит от боли, когда старые конверсы Джерарда сильней надавливают на его грудь. Его глаза бешеные.

– Я хочу, чтобы ты посмотрел на Фрэнки, своего брата, в его глаза, а потом сказал мне, что ты видишь, – продолжает Джерард.

Когда Оуэн отказывается, Джерард пинает его под рёбра. Он задыхается и медленно поворачивает голову в мою сторону.

Наши глаза встречаются. И кошмары снова и снова встают у меня перед глазами. Бесконечные, болезненные ночи. Боль при потере того, что принадлежит мне. Страх. Онемение. Покалывание, ледяное онемение, которое никогда не оставляло мои конечности в течение семи лет. Я чувствую, что мои маленькие и почти не существующие вдохи замораживаются внутри моих лёгких. В результате я смешно и с шумом задыхаюсь каждый раз, когда втягиваю воздух.

– А теперь скажи мне, что ты видишь.

Оуэн просто скулит и смотрит на меня.

– Ты, блять, не видишь? Самый невинный мальчик в мире стоит прямо перед тобой, и ты разрушил его. Ты - кусок дерьма, украл его невинность. Ты украл её, даже не думая о последствиях.

И с этими словами Джерард убирает ногу с груди Оуэна. Оуэн делает глубокий вдох, пытаясь восстановить дыхание, по его щекам текут слёзы. Он тут же сворачивается, рыдая в стену.

Я отворачиваюсь. Это неправильно. Ничего из этого не должно было случиться. Оуэн трахал меня так долго, так долго. Но он был моим братом, он пользовался тем, что был моим братом...

Джерард идёт обратно ко мне, его губы сжаты в тонкую линию. В первый раз за неделю я понимаю, что он старше. Он на три года старше меня, на год старше Оуэна. Но в этот момент он кажется намного старше, старше, чем я могу себе представить. Он выглядит не по годам взрослым.

Я смотрю обратно на Оуэна, который снова смотрит на меня. Проходят секунды, Джерард снова берёт меня за руку, мы должны уходить. Мы начинаем идти, рука в руке, мой рюкзак снова на его плече. Я тупо следую за ним, не отрывая глаз от Оуэна. Когда мы проходим мимо него, он улыбается сквозь слёзы. Я понимаю, что он выглядит просто как ребёнок, маленький мальчик.

– Да ладно, Фрэнки, – шепчет он. – Мы же братья, помнишь?

Джерард так быстро оборачивается, что я даже не понимаю, что происходит, пока не вижу, как его нога опускается на лицо Оуэна. Громкий хруст носа Оуэна заставляет мой живот сжаться, затем по его лицу начинает течь кровь, что заставляет мою голову закружиться. Я отвожу взгляд так быстро, как только могу.

– Не разговаривай, блять, с ним! – рычит Джерард, хватая рыдающего Оуэна за воротник рубашки и толкая обратно к стене. – Если он когда-нибудь расскажет мне, что ты снова его касался, я быстро тебя кастрирую, и ты больше никогда не сможешь никого трахать. Ты, блять, меня услышал?

Оуэн плачет, держась за своё окровавленное и изуродованное лицо, и кивает. Когда Джерард отпускает его, он соскальзывает обратно на пол, всё проклиная и плача.

Джерард вытирает кровь Оуэна об свои и без того окровавленные джинсы, и затем берёт меня за руку. У меня появляется странное чувство, как будто это договор, подкреплённый кровью: нас связывает моя кровь и кровь Оуэна. Слишком много моей крови было пролито в течение моего детства. Но сейчас это заканчивается.

И пока мы спускаемся по лестнице, трудно сказать, что я чувствую. Не сожаление. Не думаю, что я сожалею о том, что Джерард побил Оуэна, нет никого, кто заслуживал бы этого больше.

Но я понимаю, что боюсь. Боюсь Оуэна. Боюсь оставлять всё это. Боюсь Джерарда. Я никогда не видел эту его сторону, яростную, смертоносную сторону, которая могла бы причинить так много вреда. В первый раз я вижу Джерарда, кого-то убивающего и не чувствующего никакой жалости.

Странно быть с кем-то настолько мощным. Его мрачное и жестокое настроение пугает, но также приносит и комфорт. Я знаю, что защищён. И я никогда не позволю Оуэну снова меня трахнуть.

Одна дверь закрывается...

Это чувство освобождения, появляющееся, когда вы выходите. Если вы когда-нибудь слышали фразу: "Когда одна дверь закрывается, открывается другая"... это не всегда верно. На самом деле нет.

Джерард и я выходим из входной двери. Она закрывается. Но никакой другой двери волшебным образом перед нами не появляется и не открывается, чтобы мы могли через неё пройти. Ладно, может это символическая вещь. Но я чувствую это совсем не так. Одна дверь закрывается, а затем вы просто оказываетесь на улице.

И тогда вы свободны.

Я чувствую себя так, будто танцую, когда хрустящий декабрь кусает меня за щёки. Я, наконец, свободен. Оуэн больше никогда не причинит мне боль. Я, наконец, снаружи. Вне своего дома. Вне своей головы. Вне своего мира.

Почти.

Но Джерард всё ещё злится. Я могу сказать это по его губам, сжатым в тонкую прямую линию. По его тёмным в ночи глазам. По его жёстким движениям и по тому, как он держит меня за руку.

Я останавливаюсь, и он замечает это почти сразу. Почти. Он немного проходит дальше, а затем дёргается назад, потому что я не двигаюсь.

Так что мы стоим на заснеженной дороге. Он выглядит разочарованным и немного нетерпеливым, я смотрю в его глаза. Как я могу поблагодарить его? Как я могу на самом деле заставить его понять, как же я благодарен ему за всё, что он сделал для меня этим вечером? За всё, что он когда-либо делал для меня?

Подождите. Почему его взгляд такой пронзительный? Почему он выглядит так, будто сейчас сломается? Почему он отходит от меня, и моя рука безвольно выскальзывает из его?

– Прости меня, – шепчет Джерард.

Мне требуется время, чтобы осознать свой собственный голос.

– За что?

– Я никогда не хотел, чтобы ты это увидел. Чтобы ты увидел такого меня. – Он протягивает здоровую руку, как будто собирается коснуться моего лица, затем вздрагивает и опускает её обратно. – Ты боишься Оуэна. Ты боишься того, что он с тобой делал. Ты боишься доверять людям. – Тут у него вырывается что-то похожее на всхлип, но слёзы ещё не выкатываются из его глаз. – Но я никогда не хотел, чтобы ты боялся меня.