Я иду назад к своему автомобилю. Моему автомобилю, потому что псих Оуэн теперь заключённый. И я поднимаю камеру высоко над своей головой, отматываю плёнку к концу и делаю фотографию солнца, скрывающегося за облаками в небе ранним утром.

Маленькая игра

Каждые шесть часов я принимаю мои таблетки, чтобы остановить боль.

Каждые четыре часа я принимаю мои таблетки, чтобы остановить боль.

Каждые два часа я принимаю мои таблетки, чтобы остановить боль.

В конце дня я не чувствую вообще ничего.

Ну и ладно.

По крайней мере, я остановил боль.

***

Я становлюсь человеком привычки. Я просыпаюсь по утрам, от одного и того же замороженного солнца. Оно просто висит там, в небе, где всё розовое, голубое и серое, и это напоминает мне о том, насколько тёмным стал мой мир. Когда Джерард уехал, он украл солнце. Дальше идёт завтрак, потом мама уходит на работу, потому что для некоторых жизнь продолжается. У меня нет никаких занятий, потому что школа начнётся только через полторы недели. Потом я мою голову шампунем Джерарда, который он оставил в моём душе. Запах жасмина должен заставить меня почувствовать тошноту, но это не так.

Я хочу чувствовать горечь. Я хочу быть пессимистом, язвительным, сукой. Я хочу злиться. Я хочу взорваться. Но я не такой, и я этого не делаю. Ни одну из этих вещей. Я просто чувствую грусть. Только слабость и грусть.

Автоответчик мигает красным цветом, что говорит о сообщениях и пропущенных звонках. Первые несколько дней после Рождества, я дотошно сижу у телефона, ожидая и надеясь на то, что услышу его немного хриплый голос на другом конце линии. Когда телефон звонит, я бегу к нему с любого конца комнаты. Вскоре я понимаю, что это всегда будет Майки, мама или какие-нибудь бедные продавцы из телемаркета, которые затем должны страдать от моих перепадов настроения. Бедняги. Они звонят вам в надежде продать новую Библию, или подписку на Vogue, но всё, что они получают - меня, жалующегося и засоряющего им телефонную линию.

И это ещё, если им повезёт. А те, кому не везёт, получают длинный неудобный монолог, они не знают что сказать, потому что звонили, чтобы продать мне своё дерьмо, а в ответ получили историю моей жизни. "Эй, приятель, всё в порядке". "Пожалуйста, успокойтесь, сэр". "Я... я уверен, что всё будет хорошо".

О, и моё самое любимое: "Эй, парень, ты же не собираешься уйти из жизни, верно?".

Нет, нет, я не настолько отчаявшийся.

Да, настолько отчаявшийся.

Иногда они висят на линии достаточно долго, чтобы я мог, рыдая, излить всю свою историю. В такие моменты я получаю либо: "Гори в аду, педик. Скорее всего, он бросил тебя, потому что ты был такой плаксивой сучкой", или же более благосклонное: "Если он любит тебя, то вернётся. Только, пожалуйста, перестань плакать".

Как я и сказал, бедняги.

Но это было только в первую неделю. Сейчас я смотрю на звонящий телефон, и просто позволяю ему продолжать. Мои пальцы даже не чешутся, чтобы поднять трубку. Я сижу на своих руках и пытаюсь сосредоточиться на том дерьме, идущем по телевизору.

Думай о хорошем думай о хорошем думай о хорошем.

Звонок умолкает, но пронзительный сигнал всё ещё продолжает путешествовать по пустым комнатам дома. В своё время он был запятнан позором ночных визитов Оуэна. Теперь он заражён воспоминаниями.

Это был стул, на котором сидел Джерард и пел мне, пока я притворялся спящим. Он спал рядом со мной на этой кровати. Его волосы всё ещё остались на подушке. Это порог, где он стоял, когда стал моей Судьбой, и звёзды образовывали кривой нимб над его головой. Это душ, где он нежно поцеловал меня, и перевернул весь мир.

Это был дом, где я влюбился. Сейчас это дом, в котором я потерял его.

Как я потерял его?

Я до сих пор не знаю.

Маленький красный огонёк, мигающий на телефоне, я вижу его боковым зрением. Я буду игнорировать его, как и другие двадцать три оставленных сообщения. Это стало моей привычкой - не надеяться.

А я человек привычки.

***

Я пишу ему длинные письма. В них рассказывается о моей маме. О моём дне. Майки. Песнях, которые я слушаю. Словах, впечатывающихся в мой мозг.

Но в них никогда не рассказывается о том, как я себя чувствую. Никогда.

Я заклеиваю конверт и ставлю в углу штамп. На них никогда не бывает адреса отправителя или получателя. Он никогда не получит их, а я не хочу, чтобы они вернулись.

Это ничейные письма.

Но в конце дня, когда все письма написаны и отправлены, у меня всё ещё есть, что ему сказать.

Всегда есть что сказать.

***

– Милый, я... я беспокоюсь о тебе, – говорит мама.

Я хочу сказать ей, чтобы она не волновалась за меня, просто потому, что меня больше ничего не волнует. Обезболивающее украло мои эмоции, Джерард украл моё сердце. Во мне не осталось того, что могло бы волноваться.

– Ты не должен так вести себя. Я боюсь, что твой бок не заживёт.

Дыра в моей груди гниёт немного сильнее. Медленная смерть.

Я смотрю на неё пустым взглядом. Иногда это всё, на что я способен. Я просто не заживаю.

***

Я играю в маленькую игру. Она называется Быть Невидимым. Уверен, вы слышали о ней.

Это когда вы прячетесь целый день в своей комнате, не едите, не спите и не существуете. Это когда вы запираете дверь и игнорируете вашу мать, которая стучится в неё и кричит, и, наконец, прекращает, потому что она целый день работала с психами, и слишком устала, чтобы иметь дело с ещё одним. Это когда вы принимаете слишком много обезболивающих, так что просто сидите в ступоре, пока ваш мозг не отключается, а вы не засыпаете. Это когда вы касаетесь себя и представляете, что это рука Джерарда на вашей разгорячённой коже, а потом плачете, потому что открываете глаза и понимаете, что это только вы и ваша грёбаная рука.