Я думаю о том, что должен держать голову прямо, но моё подсознание просто не слушает.

Я хотел бы видеть его лицо. Ох, как бы я хотел иметь возможность наблюдать за его выражением лица. Но мои глаза плотно сомкнуты, я наблюдаю тошнотворный водоворот цветов за веками. Это огонь, прекрасный огонь.

– О, Боже, – выдыхаю я, моё лицо искажается, пока его пальцы умело скользят вверх и вниз. Массовые судороги возникают в моей коже и органах, ревущих и кипящих, готовых просто лопнуть. Я могу только представить себя, извивающегося на постели и хватающегося за простыни.

Я чуть не кричу от того, что его пальцы исчезают, но крик застревает у меня в горле, когда они сменяются его ртом.

Убийство интенсивным торнадо давления поднимающегося в моей крови Идеальные движения влажного языка Игра разума Скользящий язык Сгорание и изгибание в лунном свете Ощущение полёта словно свободы когда ты укладываешь меня Целуешь так мокро и действуешь так нежно Только. Не. Отпускай.

Мои мысли не имеют вообще никакого смысла, они перемешиваются и путаются, как кусочки пазла в коробке. Я даже не могу начать собирать их вместе. Всё, на чём я могу сконцентрироваться, – его невероятный язык, жар его рта и пряди волос между моими пальцами. Я непроизвольно подаюсь бёдрами вверх, когда давление во мне начинает нарастать. Поднимающееся, как лава, и достаточно горячее, чтобы обжечь.

– Джи... Джи... – Я хочу предупредить его, но я слишком увлечён, чтобы сформировать буквы в слова, а слова в имеющие смысл предложения. Гудящий электрический ток, который посылает ударные волны удовольствия и желания в каждую мою конечность. Я тяну его за волосы немного сильнее, но Карма ведь знает, что я эгоист. Я чувствую, будто просачиваюсь, как вода в сломанном кране, но затем происходит землетрясение, которое разбивает мои внутренности, как стекло, и я взрываюсь. Мои бёдра дёргаются вверх, и я не могу даже пытаться сдерживать стон, когда испытываю огромное облегчение вместе с этой чертовски огромной волной. Мои глаза захлопываются, когда толчки следуют за толчками головокружительного совершенства, словно волны, разбивающиеся о мои внутренности. Прекрасное наводнение тепла в каждом нерве, поджигающее меня, как спичку.

Моя голова тяжёлая, словно свинец, конечности ослабевшие, а в голове туман. Моя грудь вздымается, пока я хватаюсь за покрывало, чувствуя тепло и удовлетворение.

Вы должны чертовски сильно любить Карму.

Я не думаю, что кто-то из нас ожидал того, что дверь приоткроется. Конечно, это сделали не мы, и я уверен, что сказал ему, что она была заперта. Хотя, только теперь я понял смысл его вопроса...

– Господи Иисусе, – выдыхает моя мама, закрывая глаза руками. Бьюсь об заклад, она получила отличную демонстрацию Камасутры, когда увидела губы Джерарда на моём члене.

– Мам! – вскрикиваю я, отталкивая Джерарда от себя и одновременно натягивая на нас покрывало.

Бутылочка, которую она принесла, падает на пол, и обезболивающие, которые я должен принимать каждые шесть часов, рассыпаются по ковру.

– Я... Боже мой, – запинается она.

Чертовски спокойный Джерард встаёт в своих помятых боксерах. Он проглатывает, о Боже, он проглатывает, а затем подходит прямо к моей матери. Он наклоняется, поднимая примерно двенадцать белых таблеток с пола, зажимая две в руке.

– Не могли бы вы не вмешиваться в нашу личную жизнь, Линда? – спрашивает он, а потом всё так же вежливо произносит: – Я прослежу, чтобы он принял их.

Мамин шокированный взгляд мечется между мной и Джерардом. Как будто она хочет протереть глаза, чтобы убедиться, действительно ли она увидела именно это. Затем она просто бормочет:

– Извините, – и выходит в коридор.

Джерард закрывает дверь до щелчка замка, а затем подходит обратно к кровати, где лежу я, думающий о том, что моё сердце вот-вот перестанет биться.

– Выпей их, – говорит он мне, залезая на кровать, и копаясь в ящике моей тумбочки.

Обнаружив пульт, он включает телевизор. Он достаёт сигарету из пачки, которая выпала из его джинсов, и, будучи чертовски романтичным, прикуривает и выпускает дым к потолку, где, думаю, он надеется, тот сможет выйти в окно.

Я держу таблетки в своей руке, желая, чтобы они оказались ядом. Я всё ещё тяжело дышу, весь вспотевший и горящий, а он такой чертовски равнодушный. Я думаю, что умер внутри, когда эта дверь открылась, и я увидел лицо своей матери. Чёрт, я даже не услышал стука.

Он смотрит на меня взглядом, говорящим: "Чего ты вообще напрягаешься?".

– Успокойся уже, милый, – мурлыкает Джерард, что сразу заставляет меня захотеть успокоиться. Он наклоняется и целует меня губами, которые гораздо более волшебные, чем я первоначально думал, хранящими в себе привкус никотина. Его рука опускается на мой живот, он растопыривает пальцы, практически защищая мою рану, его глаза возвращаются обратно к телевизору.

– Чертовски неугомонный, – бормочет он.

Пустой

Может быть это потому, что я в душе всё ещё маленький ребёнок, но я люблю Рождество. Я люблю, когда дома тебе теплее, чем обычно. Я люблю, когда снег выглядит толще и белее, хоть он и завалил твою машину. Я люблю смотреть, как мама ходит по дому в вязаном свитере и точно такой же шапке Санты, как когда я был ребёнком. Мне нравится, что она улыбается, даже несмотря на тот ад, через который ей пришлось пройти на этой неделе. Кажется, с Сочельника у нас всё начинается с чистого листа, такого же белого, как свежий слой снега на лужайке перед домом.

Она говорит мне, что должна сделать ещё кое-какие рождественские покупки. Я отвечаю ей, что думаю, что просто останусь дома и отдохну. Мы пытаемся делать вид, что между нами нет никакой неловкости. Она всё ещё есть, но мы стараемся не обращать внимания на напряжённость, которая висит над нами, как грозовая туча. Я думаю, что ей нужно немного времени наедине с собой, чтобы отойти от того, что она увидела прошлой ночью. Она улыбается и говорит мне, чтобы я не делал ничего, что могло бы навредить моему боку. Уже у двери она оборачивается и ненароком замечает, что будет действительно лучше, если мы с Джерардом ненадолго выберемся на улицу, а не будем сидеть дома целый день. Она приподнимает свои идеальные брови.