— Какого чёрта, Фрэнки? Я оставил тебя одного на две секунды, и ты чуть не отрезал себе руку? — орёт он.

А я всё ещё продолжаю кричать, словно больше не могу контролировать голосовые связки. Я чувствую вкус желчи в горле, но не могу сдерживать тошноту, даже если бы захотел. Всё, что я могу делать, это смотреть на вытекающую кровь.

К счастью, Джерард замечает, что я выгляжу ужасно бледным, потому что следующее, что я чувствую, как он тащит меня по коридору, а я всё ещё продолжаю истошно вопить.

А затем меня тошнит, но унитаз оказывается прямо передо мной. Я больше не вижу крови, но мой желудок всё ещё яростно себя опустошает. В моём животе больше ничего не осталось, но меня скручивают спазмы, и моя чёлка в рвоте, это отвратительно. Но Джерард успокаивающе потирает заднюю часть моей шеи, бормоча что-то про то, какой я ужасно неугомонный.

И это заставляет меня улыбаться.

Мой желудок, наконец, прекращает сжиматься, и Джерард спускает воду в туалете, пока я прислоняюсь к обклеенной обоями стене. На них какие-то рыбёшки. Мои волосы спутаны, и голова болит в том месте, где Джерард схватил меня за волосы, чтобы как раз вовремя дотащить до туалета. Голова кружится сильнее, чем когда-либо, а горло саднит от крика.

Я вспоминаю о своей руке. И совершаю самую тупую ошибку, когда смотрю на неё. Я снова вижу кровь, и тошнота возвращается с новой силой. Джерард берёт мою порезанную руку и подносит к своему рту. Последнее, что я помню, как он проводит языком вдоль пореза, а затем теряю сознание.

Больница

Одна из самых страшных вещей в мире — очнуться и не знать, где ты находишься. Проснуться в чужой постели в комнате, которую ты никогда раньше не видел, с провалом в памяти. С провалом, потому что ты на самом деле не знаешь, что произошло за это время, и как долго ты валялся без сознания.

Моя рука монотонно пульсирует, и я чувствую, будто она отделена от остального тела. Но я всё ещё ощущаю её. Я сонно открываю глаза и пытаюсь сфокусироваться на руке, которая теперь является глыбой бинтов. Я мумифицирован.

— С возвращением в жизнь, Пэнси.

Я поворачиваю голову и вижу Джерарда с сияющей ухмылкой. Он сидит на столе, держа в руке тарелку с блинами.

Я чувствую, что мои волосы влажные. Сначала я думаю, что это из-за дождя. Затем вспоминаю, что меня рвало. Как давно это было? Когда я нерешительно касаюсь своих волос, Джерард подходит и садится рядом со мной на кровать.

— Я сполоснул твои волосы, — говорит он небрежно, как будто такие вещи случаются с ним каждый день. — Это было отвратительно, они были все в рвоте.

И я понимаю, что произошло на самом деле. Разбитая лампа, осколки, я режусь, кричу, меня тошнит. И бедному Джерарду пришлось всё это терпеть. Подавленный, я зарываюсь лицом в подушку и хочу только одного — умереть. Она пахнет сигаретами, дешёвым одеколоном и совсем немного чем-то сладким. Сущность Джерарда. Как ни странно, это расслабляет меня.

Затем до меня доходит. Подушка Джерарда. Кровать Джерарда. Я лежу в постели Джерарда.

Я тут же вскакиваю, и моя мумифицированная рука начинает болеть с удвоенной силой оттого, что я пошевелил ей. Перед глазами плавают чёрные пятна, я как будто вижу тоннель, по сторонам всё затемнено, и есть только одно пятно света. Это обеспокоенные глаза Джерарда.

— Эй, садись обратно, — говорит он, но его голос звучит далеко и приглушённо. Он толкает меня рукой в грудь обратно к кровати, и я чувствую, что голова снова оказывается на подушке. — Знаешь, я собираюсь отвезти тебя в больницу, ладно? Думаю, нужно наложить швы, и ещё я немного волновался из-за того, сколько крови ты потерял.

Что? Нет! Я ненавижу больницы! Для кого-то, вроде меня, это худшее место. Для того, кто просто хочет быть невидимым.

Но Джерард уже поднимает меня с кровати, перекидывает мою руку себе через шею, чтобы мне было легче. А потом помогает мне выйти из дома, но мои ноги всё ещё не функционируют нормально и больше похожи на желе, так что он в основном тащит меня. Голова всё ещё кружится, и руки мёрзнут, но места, которых он касается, просто горят. Так сильно, что я хочу кричать...

И, в конечном итоге, я сижу на холодной жёсткой кушетке в отделении неотложной помощи, ожидая врача, который извлекает игрушечного пожарника из носа какого-то ребёнка, который посчитал, что это хорошая идея — туда его засунуть.

— Я правда не думаю, что мне это нужно, — ворчу я, указывая на капельницу и иголку, протыкающую мою вену. Наверное, это для того, чтобы восполнить потерю крови.

— Зато твои щёки наконец-то приобретают цвет, — говорит Джерард, недолго касаясь моей щеки. — Это хороший знак.

Я замираю, когда его рука отдаляется от моего лица, а он просто отправляется бродить по комнате. Открывает все баночки и ящики, ковыряясь в них. Делает пирамидку из ватных дисков и пытается построить что-то из осветителей для горла. Наконец, он подходит обратно ко мне и опирается на кушетку.

— Сильно больно? — спрашивает он, глядя на иглу, протыкающую мою кожу, тянется к ней, но почти сразу отдёргивает руку. Помню, Майки как-то сказал, что его брат в ужасе от иголок.

Я пожимаю плечами.

— Не очень, – бормочу я с равнодушным видом. Ладно, может я пытаюсь произвести на него хоть какое-то впечатление.

Джерард смотрит вверх и улыбается.

— Ты милый, Пэнси, — говорит он.

Прежде чем я успеваю ответить, возвращается врач, натягивая новую пару резиновых перчаток. В любом случае, мне повезло, потому что я просто не знаю, как стоит реагировать на слова Джерарда.

— Хорошо, мистер Айеро, — говорит доктор с потрясающей улыбкой. — Давайте ещё раз взглянем на вашу карту.

Я не могу не заметить, как он красив, даже если это довольно скучная и шаблонная красота. Ему, может быть, немного за двадцать, он классический блондин с голубыми глазами и идеальной белозубой улыбкой. Затем я перевожу взгляд на Джерарда, который, кажется, не обращает совершенно никакого внимания на врача и выглядит гораздо привлекательней, чем этот доктор Вежливость.