Система верований

Снег по-прежнему сыплет каждые четыре дня или около того, крупный и порошкообразный. Разгар зимы. И, разумеется, я заболел от постоянного холода и влажности.

Моя мать – параноик. "Держи свой мобильник всегда рядом, ладно? И звони мне, если у тебя поднимется температура. Или если тебе будет нужно больше лекарств. И не двигайся слишком много. И..."

И этот список можно продолжать до бесконечности. Конечно, я без энтузиазма выслушал её и пообещал сделать всё, что она сказала, хотя на самом деле просто пропустил всё мимо ушей.

Я заснул три с половиной часа назад. Мой телефон вибрирует на тумбочке, и я пытаюсь нащупать его вслепую, гадая, сколько уже раз мама пыталась до меня дозвониться. Наверное, сейчас она более психически неуравновешенна, чем большинство её пациентов.

Я фокусируюсь на светящемся экране телефона. Меня словно ударяет током, я сжимаю телефон так крепко, что он может просто развалиться на куски. Потому что... потому что... О Боже милостивый.

На экране высвечивается "Джи Уэй". Под надписью его фотография, которую он сделал сам в ту ночь, когда мы были в его доме, возились в его спальне, потому что его семьи как всегда не было, и мы были вольны делать, что захотим. Он улыбается одними уголками губ. Как будто он что-то знает. Как будто он знает, что я всё ещё не зажил, независимо от того, как я притворяюсь. Как будто он знает, что эта фотография сделает со мной, с моим состоянием.

Как будто он знает, как сильно я желал этого момента. Что я просто медленно умирал, ожидая этого.

Ожидая его.

Моему сердцу больнее, чем когда-либо, дыра в груди жутко разрастается. Она захватывает грудь, туловище, выставляя напоказ расщеплённую грудную клетку и органы. Есть жалкое оправдание для моего сердца, напрягшегося и изо всех сил пытающегося сохранить мне жизнь. Оно просто пытается сделать невозможное.

Что-то во мне кричит: "Блять, ответь на звонок, придурок! Сделай, блять, это! Ты пропустишь звонок!".

И затем тоненький голосок пищит: "Нет. Фрэнк, не делай этого. Этот мальчик наёбывал тебя больше миллиона раз. Не делай этого. Ты скучаешь только по его кривой усмешке..."

Я скучаю по его кривой усмешке. О, Боже, я скучаю по его кривой усмешке.

– Алло? – мой голос звучит запыхавшимся и напряжённым, как будто я только что пробежал целый марафон. До Луны.

Телефонную линию заполняют типичные явления для междугородного звонка. Глухой рёв, шипение в моём ухе, как океан в ракушке. Я изо всех сил стараюсь разобрать его голос среди электрических волн, но не могу.

И потом:

– Фрэнки.

Почти что шёпотом. Только одно слово. Его пальцы на моей щеке. Его губы на моей груди. Вот он, прямо здесь, со мной. Прямо, блять, здесь.

– Джи? – выдавливаю я, хватаясь за грудь. Господи, я не могу дышать.

– Фрэнки, ты здесь? – кажется, что он кричит, но так далеко, пытаясь быть услышанным.

Я прижимаю телефон к щеке.

– Я здесь! – Я плачу. И я хочу кричать, что и делаю. С облегчением. С гневом. Может быть просто потому, что я скучаю по нему так чертовски сильно, что это разрывает меня на части.

Линия потрескивает.

– ...кссссфффсс... люблю...шшшшссшш.

– Что? – я понимаю, что слёзы текут по моим щекам, образуя мокрые дорожки. Они скатываются на запястья.

– Извини, я в месте, где очень плохой приём, – говорит он, когда линия становится чистой.

Я хочу спросить его, в каком месте. Где ты? Почему ты ушёл? Почему ты оставил меня гнить здесь?

– Это нормально, – я шмыгаю носом. Я улыбаюсь, и плачу, и всхлипываю, и вытираю слёзы. Мой заложенный нос забивается ещё сильнее, так что я не могу даже дышать, но это тоже нормально.

– Фрэнки, я хочу скасссссшш...и пшшшссс...я кссссффффтт...домой....

– Что? – повторяю я, не в состоянии понять всё, что он только что сказал.

– Прости....кксссфффшшш...идти.

И затем он отключается.

– Джерард? – ответа нет. – Джерард! – я кричу в трубку, прижимая её к уху так плотно, что костяшки пальцев белеют и начинают болеть. Всё, что доходит до меня – пустой треск и осознание того, как жизнь чертовски несправедлива.

А потом я тону, швыряю телефон по всей комнате, он отскакивает от стен и падает на ковёр. Затем я принимаюсь за подушку, одеяла и простынь. У меня течёт из носа. Я ударяю стулом по своему столу и пустым ящикам тумбочки. Мой будильник разлетается на три части, ударяясь об дверь.

Камера. Я замечаю её на столе и хочу разбить. Разломать объектив на миллионы стеклянных кусочков, а затем проглотить их. Попрыгать на них босыми ногами, чтобы пошла кровь. Но вместо этого, я открываю заднюю крышку камеры, царапая и вытягивая её до тех пор, пока мои ногти не ломаются и не начинают кровоточить. Дрожащими руками я вытаскиваю маленькую плёнку, которая содержит в себе все хорошие воспоминания. Ушедшие. Ушедшие воспоминания. Я засвечиваю её, держа под лучами солнца, проходящими сквозь окно. Для верности я кладу её на стол и несколько раз бью отломанной частью будильника.

Я рыдаю, прижавшись к стене, задыхаясь среди наведённого беспорядка. Я собираюсь провести всю свою жизнь в ожидании его. Ожидании звонка. Ожидании отражения сигаретного дыма в зеркале, его кривой улыбки в лунном свете.

Тссс, Фрэнки, это всего лишь я.

И мне страшно от того, как мало меня это тревожит.