— Одна из этих! — шепнул Софье Джеральд.

— Каких этих? — прошептала Софья в ответ.

Джеральд предостерегающе поднял брови и подмигнул. Англичанин расслышал их слова, и на его гордом лице мелькнуло выражение холодного недовольства. Очевидно, он стоял в обществе куда выше Джеральда, и Джеральд, хоть и мог сколько угодно утешаться тем, что учился в университете с лучшими из лучших, ощущал превосходство англичанина и не мог этого скрыть. Джеральд был богат, он происходил из богатой семьи, но не свыкся с богатством. Бешено тратя деньги, он бравировал, слишком остро сознавая и шик мотовства, и все трудности, связанные с добыванием того капитала, который он пускает на ветер. Джеральду ведь приходилось зарабатывать деньги. Этот англичанин с бакенами никогда денег не зарабатывал, не знал им цены, никогда и подумать не мог, что денег может оказаться меньше, чем требуется. У него было лицо человека, привыкшего приказывать и свысока смотреть на тех, кто ниже его. Он был полон уверенности в себе. Англичанина ничуть не смущало, что его спутница не обращала на него ни малейшего внимания. Она заговорила с ним по-французски. Он лаконично ответил по-английски и тут же, по-английски, заказал ужин. Как только принесли шампанского, он принялся пить, в промежутках поглаживая бакенбарды. Дама в накидке молчала.

Джеральд заговорил громче. Ему было не по себе под взглядом этого аристократа. Он не только заговорил громче, но и завел речь о деньгах, путешествиях и светской жизни. Пытаясь произвести впечатление на англичанина, Джеральд выглядел смешным в его глазах и в глубине души это чувствовал. Софья, заметив это, огорчилась. Ощущая себя весьма незначительной, она приняла превосходство англичанина с бакенбардами как нечто само собой разумеющееся. Своим поведением Джеральд в какой-то мере уронил себя в ее глазах. Потом Софья посмотрела на Джеральда — на его аккуратные черты, живое лицо, прекрасный костюм — и решила, что он лучше всех аристократов с их тяжелыми подбородками и длинными носами.

Женщина, которую накидка опоясывала как крепостная стена, обратилась к своему кавалеру. Тот не понял. Он попытался ответить по-французски, но не смог. Тогда женщина принялась растолковывать ему все сначала. Когда она кончила, англичанин отрицательно покачал головой. По-французски он знал только названия блюд.

— Гильотина! — пробормотал он то единственное слово, которое понял.

— Oui, oui. Guillotine. Enfin!..[20] — возбужденно воскликнула женщина.

Одобренная успехом и тем, что ее спутник понял хотя бы одно слово, она начала в третий раз.

— Извините, — сказал Джеральд. — Мадам говорит о казни в Осере, назначенной на послезавтра. N'est-ce pas, madame, que vous parliez de Rivain?[21]

На непрошеное вмешательство Джеральда англичанин ответил разгневанным взглядом. Но женщина благосклонно улыбнулась Джеральду и пожелала говорить со своими другом через него. Англичанину пришлось смириться.

— Сегодня вечером в каждом ресторане только и разговоров, что об этой казни, — сказал Джеральд по собственному почину.

— Вот как? — ответил англичанин.

Вино подействовало на них по-разному.

В это время в дверях показался невысокий хрупкий юноша-француз с чрезвычайно бледным лицом и маленькой черной эспаньолкой. Он огляделся и, заметив женщину в красной накидке, сдержанно поклонился. Потом он увидел Джеральда, и на его изношенном, усталом лице появилась внезапная, смущенная улыбка. Он быстро подошел к столику со шляпой в руках, пожал Джеральду руку и красноречиво его приветствовал.

— Моя жена, — произнес Джеральд четко и торжественно, как человек, желающий показать, что он совершенно трезв.

Молодой человек посерьезнел и повел себя чрезвычайно церемонно. Он поклонился и поцеловал Софье руку. Она чуть было не засмеялась, но важность и почтительность молодого человека остановили ее. Залившись краской, она поглядела на Джеральда, словно хотела сказать: «Я тут ни при чем». Джеральд что-то сказал, молодой человек повернулся к нему, и на лице его снова заиграла приветственная улыбка.

— Это мосье Ширак, — наконец завершил Джеральд церемонию представления. — Мы дружили, когда я жил в Париже.

Джеральду было приятно так случайно повстречать в ресторане приятеля. Это показывало, что он настоящий парижанин, и поднимало его в глазах англичанина с бакенбардами и дамы в красной накидке.

— Вы впервые в Париже, мадам? — неуверенно обратился Ширак к Софье на ломаном английском.

— Да, — ответила она и хихикнула.

Ширак еще раз поклонился. Затем он принес свои поздравления Джеральду в связи с женитьбой.

— Не стоит благодарности! — сострил по-английски Джеральд и, радуясь собственной шутке, добавил: — Как насчет казни?

— А! — ответил Ширак, глубоко вздохнул и улыбнулся Софье. — Ривен! Ривен!

Он многозначительно взмахнул рукой.

Сразу было ясно, что Джеральд коснулся той темы, которая, как подземный огонь — шахту, поглощала все ресторанное общество.

— Я еду! — гордо сказал Ширак и посмотрел на Софью, которая застенчиво улыбнулась.

Ширак вступил с Джеральдом в беседу по-французски. Софья понимала, что на Джеральда производит впечатление то, что рассказывает Ширак, а тот в свою очередь тоже удивлен. Затем Джеральд долго искал свою записную книжку и, вытащив ее, протянул Шираку, чтобы тот мог вписать в нее свой адрес.

— Мадам! — проговорил Ширак на прощание, вернувшись к своей церемонной манере. — Alors c'est entendu, mon cher ami[22], — сказал он Джеральду, который флегматично кивнул в ответ.

И Ширак отошел к тому из соседних столиков, за которым восседали три лоретки и два господина средних лет. Там его встретили с энтузиазмом.

Софью немного волновало, что Джеральд что-то вышел из берегов. Она не думала, что он пьян. Такая мысль ее возмутила бы. Она вообще ни о чем определенном не думала. Она заблудилась в лабиринте новых, живых впечатлений, куда завел ее Джеральд, и была ошеломлена. Однако ее здравый смысл был начеку.

— Я устала, — тихо сказала Софья.

— Ты разве хочешь, чтобы мы ушли? — надулся он.

— Ну…

— Погоди чуточку!

Владелица красной накидки снова заговорила с Джеральдом, который не мог скрыть, что польщен. Беседуя с ней, он заказал бренди с содовой. А затем не сдержался и, желая показать, что хорошо знаком с парижской жизнью, рассказал, как видел Гортензию Шнейдер в экипаже, запряженном двумя белыми лошадьми. Услышав это громкое имя, красная накидка стала еще общительнее и с очаровательной живостью пустилась в болтовню. Ее спутник оставался по-прежнему недовольным.

— Ты слышала? — спросил Джеральд у Софьи, которая сидела молча, и объяснил: — О Гортензии Шнейдер… ну, той, которую мы видели сегодня вечером. Оказывается, она поспорила на луидор с каким-то господином, а когда он проиграл, то послал ей этот луидор в оправе из брильянтов стоимостью сто тысяч франков. Вот как живут!

— О! — воскликнула Софья, сделав еще шаг в глубь лабиринта.

— Виноват, — тяжеловесно вмешался англичанин.

Он слышал, что в разговоре повторяется одно и то же имя — Гортензия Шнейдер, Гортензия Шнейдер, — и понял, наконец, что речь идет о Гортензии Шнейдер.

— Виноват, — повторил он. — Вы говорите о… о Гортензии Шнейдер?

— Ну да, — ответил Джеральд. — Мы видели ее сегодня вечером.

— Она в Трувиле^{66}, — равнодушно произнес англичанин.

Джеральд отрицательно покачал головой.

— Мы с ней ужинали вчера вечером в Трувиле, — сказал англичанин. — А сегодня вечером она играет там в театре Казино.

Джеральд отступил, но не сдался.

— В каком же спектакле она играет? Скажите нам, пожалуйста! — усмехнулся он.

— С какой это стати?

— Гм! — сказал Джеральд. — Если то, что вы говорите, верно, не странно ли, что нынче вечером я видел ее на Елисейских полях?