Дорого стоила матери первая в ее жизни встреча с чадом, которое не чувствует благодарности за то, что его произвели на свет. Она подорвала ее глубокую, непоколебимую веру в себя. Миссис Бейнс всегда считала, что знает все о своем доме и полностью в нем распоряжается. И вдруг она сталкивается с неведомой особой, слоняющейся по ее дому, как бы натыкается на глыбу мрамора, удары о которую заставляют ее понять, чего ей остается лишь отойти в сторону.

В воскресенье днем миссис Бейнс сделала попытку немного отдохнуть в гостиной, где приказала зажечь камин. Констанция сидела у отца в спальной рядом. Сильно простуженная Софья лежала под одеялом в комнате наверху. В эти минуты единственным утешением для миссис Бейнс были простуда Софьи и новое платье. Она предсказывала, что Софья заболеет, отказавшись от касторки, так оно и случилось. Постояв в ночной сорочке у окна прохладным майским утром, Софья получила то, что миссис Бейнс называла «местью природы». Что касается платья, то в нем она молилась Богу в приходской церкви, в нем просила Бога за Софью перед обедом; четыре двойных ряда гипюра на юбке получили во время церковной службы высокую оценку. В своей накидке, отделанной кружевами, и низкой шляпке с завязкой, она несомненно придавала особый блеск собранию прихожан. Миссис Бейнс была дородна, и моды, предписывающие свободный покрой, широкие ниспадающие контуры и просторные объемы, соответствовали ее фигуре. Не следует думать, что полные дамы зрелого возраста хотят привлечь взор мужчин и потревожить их думы лишь нравственными чарами. Миссис Бейнс сознавала, что хороша собой, статна, представительна и элегантна, и сознание этого доставляло ей истинное удовольствие. Не сомневайтесь — она поглядывала через плечо в зеркало с не меньшим волнением, чем юная девица.

Отдохнуть она не смогла — не удалось. Погруженная в думы, она сидела в той же позе, в какой два дня тому назад сидела Софья. Ее поразило бы, если бы она услышала, что у нее и у ее провинившейся дочери поза, осанка и выражение лица удивительно сходны. Но все было именно так. Какой-то добрый ангел нарушил ее покой, и она бесцельно подошла к окну и бросила взгляд на пустынную Площадь и дома с закрытыми ставнями. Ей, величественной матроне, тоже было свойственно подвергаться странным мгновенным приступам тоски по более романтичной жизни, стремительным полетам хвостатых комет по небесной тверди ее духа, легким, необъяснимым приступам меланхолии. Добрый ангел, выведя ее из подобного настроения, направил ее взор на некое место в верхней части Площади.

Не спеша, но и не теряя времени, она вышла из комнаты. В укромном уголке под лестницей стоял ящик, размером в один квадратный фут и глубиной в восемнадцать дюймов, обитый столовой клеенкой. Она наклонилась и отперла его; внутри, в мягкой подкладке, хранился серебряный чайный сервиз семьи Бейнс. Она вынула чайник, сахарницу, молочник, кувшин для кипятка и подставку для пирога (почти плоское блюдо с изогнутой полукруглой ручкой), гравированные и позолоченные внутри; эти фамильные ценности сверкали в темном углу, отражая затаенную гордость благопристойного семейства. Она поставила все это на поднос, который всегда стоял наготове в тихом убежище. Затем она посмотрела на лестницу, ведущую на третий этаж.

— Мэгги! — позвала она свистящим шепотом.

— Да, мэм! — послышался ответ.

— Ты одета?

— Да, мэм. Иду.

— Надень муслиновое платье. И передник, — добавила миссис Бейнс.

Мэгги поняла.

— Приготовь все это к чаю, — распорядилась миссис Бейнс, когда Мэгги спустилась к ней. — Хорошенько протри посуду. Где торт, тот — свежий, ты знаешь. Самые нарядные чашки. Серебряные ложки.

Далеко внизу послышался стук в боковую дверь.

— Вот она! — воскликнула миссис Бейнс. — Прежде чем открыть, уберешь все в кухню.

— Слушаю, мэм, — сказала Мэгги, удаляясь.

На миссис Бейнс был черный передник из альпаги. Она сняла его и надела другой — из черного атласа, расшитый желтыми цветами, она взяла его с комода, просунув руку в дверь спальной. Затем она расположилась в гостиной.

Появилась гостья в сопровождении запыхавшейся Мэгги.

— О, мисс Четуинд, — воскликнула миссис Бейнс, вставая, чтобы поздороваться. — Очень рада вас видеть. Я заметила, как вы идете по Площади и подумала: «Надеюсь, мисс Четуинд не пройдет мимо нас».

Мисс Четуинд, растерянно улыбаясь, приблизилась к ней с тем застенчивым, несколько жеманным видом, который является одним из недостатков педагогики. Ведь за нею постоянно следили глаза ее учениц. Вся ее жизнь складывалась из непрестанных усилий избежать поступков, которые могли бы оказать пагубное влияние на ее питомиц или оскорбить чувствительные натуры их родителей. Свой земной путь ей приходилось совершать, петляя по лесу утонченнейших чувств, эдаких папоротниковых зарослей, переступая через которые, ей нельзя было даже нечаянно задеть их юбкой. Не удивительно, что она двигалась мелкими шажками! Не удивительно, что на улице она потеснее прижимала локти к бокам и покрепче запахивала накидку!

Программа ее школы предусматривала: «разумный, основанный на религиозных принципах курс обучения», «изучение принятых норм английского языка с добавлением уроков музыки (под руководством искусного преподавателя), рисования, танцев и гимнастики. А также «рукоделие, простое и декоративное», а также «нравственное воспитание»; и наконец, условия оплаты — «весьма умеренной, во всех деталях согласуемой с родителями или опекунами соответственно их пожеланиям (правда, иногда и без оных). Вот пример чувствительности папоротниковых зарослей: семь лет тому назад она чуть не потеряла Констанцию и Софью из-за одного лишь слова «танцы».

Это была обездоленная сорокалетняя девица, отнюдь не «преуспевающая», у нее в семье способностями достигать успеха обладала лишь ее старшая сестра. Эти особенности мисс Четуинд вызывали у миссис Бейнс, состоятельной почтенной дамы, чувство жалости. С другой стороны, у мисс Четуинд были основания смотреть свысока на миссис Бейнс, которая занималась всего-навсего торговлей. В речи мисс Четуинд не было и следа местного акцента, она говорила с той изысканностью южных графств, над которой Пять Городов посмеивались, в глубине души ей завидуя. Произносимые ею «О» изящно тяготели к «ОУ», как тяготеет обрядность к католицизму. Она являла собой кладезь хороших манер, чудо благовоспитанности; родители учениц считали ее «безупречной леди», но ударение делали не на слове «леди», а на слове «безупречная». В общем, вопрос, относилась ли миссис Бейнс с тайным высокомерием к мисс Четуинд или, наоборот, мисс Четуинд чувствовала свое превосходство, был весьма сложен. Возможно, миссис Бейнс, в силу своего положения замужней дамы, брала верх.

Мисс Четуинд, восседавшая в кресле чопорно и прямо, как положено, начала беседу словами, что даже если бы миссис Бейнс не написала ей, она бы все равно ее навестила, ибо полагает необходимым во время каникул посещать дома своих воспитанниц, что соответствовало действительности. Следует заметить, что в пятницу после обеда миссис Бейнс отправила мисс Четуинд одно из своих самых роскошных посланий — на бумаге лавандового цвета с зубчатыми краями, в то время самой модной, — чтобы сообщить ей своим круглым почерком, что Констанция и Софья в конце следующего семестра прекратят занятия в школе, присовокупив свои соображения относительно Софьи.

Гостья не успела разговориться, как появилась Мэгги с лакированной чайницей, серебряным чайником и серебряной ложкой на лакированном подносе. Миссис Бейнс, не прерывая беседы, выбрала ключик из своей связки, отперла чайницу, всыпала четыре ложки чаю в чайник и заперла чайницу.

— Клубничный, — таинственным голосом шепнула она Мэгги, и та исчезла вместе с подносом и его содержимым.

— А как поживает ваша сестра? Она уже давненько не приезжала, — прошептав слово «клубничный», продолжила разговор миссис Бейнс.

Это замечание носило чисто светский характер: хозяйке дома не очень-то хотелось касаться темы, связанной с ее дочерьми, однако разговор о сестре вполне соответствовал светским интересам мисс Четуинд. Она просто кипела желанием поделиться важнейшими новостями.