Само собой, она была недовольна Чарлзом, который теперь мало интересовался даже собственным делом или тем, что от этого дела осталось, и который испытывал лишь холодное отвращение к собственному браку. Чарлз давал ей деньги, только когда его припирали к стене. Годами медленно назревал кризис. Все это время служащие помалкивали или перешептывались между собой, но теперь, когда кризис расцвел пышным цветком самоубийства, они разом заговорили, и все их рассказы складывались в устрашающую картину постоянного напряжения, от которого страдала миссис Кричлоу. Выяснилось, что уже многие месяцы она была подавлена и раздражена, что иногда, бросив работу на половине, она вдруг садилась и, обнаруживая полное изнеможение, заявляла, что больше работать не может. Потом она порывисто вскакивала и с усилием снова бралась за работу. Она не могла заснуть ночи напролет. По словам одной продавщицы, миссис Кричлоу как-то жаловалась, что не спала четыре ночи подряд. У нее звенело в ушах и постоянно болела голова. Никогда не отличаясь полнотой, она все худела и худела. И то и дело она принимала пилюли — об этом сообщил управляющий Чарлза. Несколько раз у нее были бешеные ссоры с ее грозным супругом, приводившие в изумление всех, кто при этом присутствовал… Миссис Кричлоу восстала на мужа! Другая странность заключалась в том, что, по ее мнению, счета нескольких крупных манчестерских фирм были неоплачены, в то время как по ним давно расплатились. Даже когда ей показали расписки, она не поверила, хотя виду не подала. На следующий день она снова начала разговор об этих счетах. Все это сильно беспокоило женщин, работавших у миссис Кричлоу. Но что они могли поделать?

Затем Мария Кричлоу сделала еще один шаг. Она вызвала к себе старшую продавщицу и сообщила ей, со всей серьезностью, сопровождающей исповедь, цель которой — успокоить измученную совесть, что она, Мария, повинна в длительной связи со своим покойным хозяином, Сэмюелом Пови. В этом самообвинении не было ни крупицы правды (все, однако, постарались скрыть эту новость от Констанции) — вероятно, то были попросту тайные мечты Марии Инсал времен девичества. Служащая была, как и следовало ожидать, скандализована не столько предполагаемым прегрешением далекого прошлого, сколько простотой выражений, к которым прибегла миссис Кричлоу. Один бог знает, как следовало бы повести себя продавщице! Однако двумя часами позже Мария Кричлоу попыталась покончить с собой — заколоться ножницами. В лавке пролилась кровь.

Марию Кричлоу без промедления свезли в сумасшедший дом. Чарлз Кричлоу, в надежной броне своего старческого эгоизма, не выказал ни малейшего чувства и не предпринял никаких шагов. Лавка закрылась. И больше никогда не открывалась для торговли мануфактурой. Таков был конец заведения Бейнсов. Две продавщицы оказались без работы. Лес рубят — щепки летят.

Переживания Констанции были не только простительны, но и оправданны. Она ни кусочка не могла взять в рот даже под уговоры Лили. А тут еще Дика Пови — он потом никак не мог вспомнить, как это вышло — дернуло упомянуть Федерацию! И вот Констанция из неподвижного олицетворения скорби превратилась в воплощение злобы. Дик был ошеломлен той анафемой Федерации, которую произнесла Констанция — он как-никак был жителем Хенбриджа, породившего это омерзительное движение. Все беды Площади св. Луки — вина Хенбриджа, огромного, жадного, непорядочного соседа. Всего Хенбриджу мало — подавай ему Пять Городов, слитые в один, да еще Хенбридж будет у них центром! Для Констанции Хенбридж был колыбелью беспринципных авантюристов, намеренных разрушить древнюю «мать Пяти Городов», Берсли, ради славы и возвеличения собственного городишка. Констанция не желает больше слышать о Федерации! Ее несчастная сестра Софья была категорически против Федерации — вот кто был прав! Против Федерации стоят все порядочные люди! В душе Констанции попытка к самоубийству, совершенная миссис Кричлоу, наложила на Федерацию вечное проклятие. Неприятие Федерации переросло у Констанции в страстную ненависть, так что в результате она приняла мученическую смерть за дело муниципальной независимости Берсли.

Первая великая битва вокруг Федераций разыгралась в Берсли в пасмурный октябрьский день. У Констанции был жестокий приступ ишиаса. К тому же современная жизнь вызывала у нее мучительное отвращение.

На Площади творилось нечто немыслимое. В глазах Констанции репутация Площади была потеряна раз и навсегда. Чарлз Кричлоу, который, по странной случайности, всегда оказывался прав, когда по всему выходило, что он должен быть виноват, уступил лавку Бейнсов, свою собственную лавку и дом Мануфактурной компании центральных графств, которая пооткрывала свои отделения в Стаффордшире, Уорвикшире, Лестершире и соседних графствах. Он продал весь свой запас лекарств и переселился в домик в конце Кинг-стрит. Еще неизвестно, согласился бы он уйти на покой, если бы за несколько месяцев до этого не умер олдермен Холл, смерть которого положила конец длительному соперничеству стариков за титул патриарха Площади. Чарлз Кричлоу был, как и всякий человек, далек от сантиментов, но, как и всякий человек, не был полностью их лишен и, по своему возрасту, мог бы позволить себе попереживать, если бы пожелал. Его аптека не приносила убытков, и он по-прежнему, приготовляя лекарства, мог доверять своим костлявым пальцам и зорким глазам. Однако предложение Мануфактурной компании показалось ему соблазнительным, и, неоспоримый патриарх Площади, он покинул ее с триумфом.

У Мануфактурной компании не было ни малейшего представления о том, как следует вести дела. У Компании была одна цель — продавать. Заполучив один из лучших районов города, в котором — после всего, что было сделано и сказано — проживало почти сорок тысяч человек, Компания принялась выжимать из этого района все возможное. Она слила две лавки в один магазин и соорудила такую вывеску, в сравнении с которой большая старая вывеска Бейнсов казалась почтовой открыткой. Компания оклеила весь фасад плакатами, похожими на театральные афиши, — пестрыми разноцветными плакатами! Компания захватила первую страницу «Сигнала» и с этой трибуны вещала, что приближается зима и что в новом магазине в Берсли поступили в продажу десять тысяч пальто по цене двенадцать шиллингов шесть пенсов за штуку. Было громогласно и развязно заявлено, что таких пальто еще не было на свете. В день открытия они организовали музыку — батарею фонографов, расставленных по карнизу над витриной в той части магазина, которая прежде принадлежала Кричлоу. Кроме того, Площадь была усеяна рекламными листками, а в верхних этажах над магазином были вывешены флаги. Огромный магазин действительно был полон пальто, они висели во всех трех витринах, и в одной из них в пальто была налита вода, чтобы доказать, что пальто по двенадцать шиллингов шесть пенсов за штуку, изготовленные Компанией, не боятся дождя и непромокаемы. Пальто висели при входе в магазин. Эти ухищрения пробудили и привлекли к себе весь город, а в магазине покупателей поджидали вместо надутых анемичных девиц суматошные приказчики, весьма энергичные и проворные. Ближе к вечеру магазин ломился от покупателей, и торговля достигла фантастического размаха. В другой раз Компания распродавала брюки — в том же стиле, хотя и без фонографов. Бесспорно, Компания потрясла Площадь и продемонстрировала, что в торговле еще возможна безоглядная предприимчивость.

И все же на Площади зрело недовольство. Здесь ощущали стыд, сожалели о былом достоинстве. Констанцию раздирали боль и гневное презрение. Для нее действия Компании были осквернением святыни. Констанция ненавидела флаги, аляповатые, назойливые плакаты на старых честных кирпичных стенах, колоссальную позолоченную вывеску, витрины, в которых бесчисленное количество раз повторяется один и тот же предмет, и суматошных продавцов. Что до фонографов, она рассматривала их как грубое оскорбление — они стояли в двадцати футах от окна ее верхней гостиной! Пальто по двенадцать шиллингов шесть пенсов за штуку! Чудовищно! Но не менее чудовищно легковерие покупателей! Может ли такое пальто быть «добротным»? Констанции вспомнились пальто, которые шили и продавали во времена ее отца и ее мужа, пальто, единственный недостаток которых — в том, что они не знали сноса! Компания представлялась Констанции не торговым предприятием, а чем-то средним между цирком и лавкой старьевщика. Ей трудно стало выходить на Площадь, до того бесстыдный фасад Компании оскорблял ее взгляд и возмущал ее семейную гордость.