Эми проворчала что-то в связи с необходимостью опять кипятить воду.

Он вернулся в нижнюю гостиную, соскоблив лишь грязь с обуви, и Констанция ждала, что он извинится перед ней, как обычно по-мальчишески, намеками, или хотя бы станет обхаживать и ублажать ее, дабы показать, что сознает, какую принес ей обиду. Однако он держался совсем по-иному. Он вел себя довольно бесцеремонно, властно и шумно. Он слишком быстро проглотил изрядную порцию джема и тотчас тоном монарха, требующего возврата своих владений, распорядился добавить ему еще. И, не кончив пить чай, ни с того ни с сего дерзко заявил:

— Послушайте, мама, вам придется разрешить мне поступить после Пасхи в Художественную школу.

И посмотрел на нее с вызовом.

Он имел в виду вечерние классы в Художественной школе. Его отец был решительно против этого намерения. Его отец утверждал, что это помешает его основным занятиям, он будет очень поздно ложиться спать и мало бывать дома. Последнее обстоятельство как раз и было истинной причиной возражений со стороны отца. Отец не мог поверить, что желание Сирила учиться рисованию возникло только из-за его влечения к искусству, он не мог избавиться от подозрения, что это желание — способ обрести по вечерам свободу, ту самую свободу, которой Сэмюел неизменно препятствовал. Во всех предложениях Сирила Сэмюел всегда усматривал этот тайный замысел. В конце концов он сказал, что, когда Сирил выйдет из школы и определит свое призвание, он сможет ночами заниматься искусством, но никак не раньше.

— Ты ведь знаешь, что говорил отец! — ответила Констанция.

— Но, мама! Я уверен, что папа согласился бы. Если уж мне предстоит заниматься рисованием, то не следует это откладывать. Так говорит наш учитель рисования, а он-то, я полагаю, в этом разбирается, — высокомерно завершил он свою речь.

— Пока я не могу тебе разрешить, — спокойно сказала она, — об этом не может быть и речи. Ни в коем случае!

Сначала он надулся, а потом рассердился. Между ними вспыхнула война. Иногда он был удивительно похож на свою тетушку Софью. Он не намерен был молчать и не желал выслушивать доводы Констанции. Он открыло обвинил ее в жестокости. Он требовал объяснить ему, как, по ее мнению, он может добиться успеха, если она сама мешает его столь искренним стремлениям. Он приводил в пример других мальчиков, родители которых гораздо разумнее.

— Очень мило с вашей стороны сваливать все на отца! — с презрительной насмешкой заметил он.

Он прекратил заниматься рисованием.

Когда она дала ему понять, что в его отсутствие будет одинока по вечерам, он взглянул на нее, как бы говоря: «Ну, и что?..» Казалось, у него нет сердца.

После нескольких недель тяжких страданий она спросила:

— Сколько раз в неделю тебе нужно ходить туда?

Война прекратилась.

Он вновь стал очаровательным. В одиночестве, она вновь могла мысленно прильнуть к нему. И она убеждала себя: «Раз мы можем быть счастливы вместе, только если я уступаю ему, значит, я должна уступать». Ее покорность таила в себе восторг. «В конце концов, — размышляла она, — может быть, действительно очень важно, чтобы он посещал Художественную школу». Такими мыслями она утешала себя, когда три вечера в неделю одиноко ждала его возвращения домой.

Летом того же года щиты для афиш и стены некоторых домов покрылись, как инеем, множеством белых объявлений. Это событие свидетельствовало о том, что в городе происходят существенные перемены. В объявлениях повторялись таинственные сообщения и предложения, начинавшиеся торжественными словами: «По распоряжению доверенных лиц покойного Уильяма Клюса Мерикарпа, эсквайра». Мерикарп был крупным владельцем недвижимого имущества в Берсли. Прожив долгое время в Саутпорте^{49}, он скончался в возрасте восьмидесяти двух лет, оставив после себя все свое имущество. В течение шестидесяти лет он был бестелесным именем, и известие о его смерти, которая, несомненно, явилась важным событием, породило среди горожан всяческие слухи, ибо они привыкли причислять его к сонму невидимых бессмертных. Констанция была потрясена, хотя никогда в жизни в глаза его не видела. («Нынче все подряд умирают!» — подумала она.) Ему принадлежали и лавка Бейнса-Пови, и аптека мистера Кричлоу. Констанция не ведала, как часто ее отец, а впоследствии ее муж возобновляли договор об аренде помещений, ныне принадлежащих ей; но она сохранила смутные детские воспоминания о том, как отец говорил матери об «арендной плате Мерикарпу», которая всегда составляла сто фунтов в год. Мерикарп заслужил репутацию «доброго хозяина». Констанция с грустью сказала: «Такого доброго у нас никогда больше не будет!» Когда ее посетил секретарь адвоката и попросил разрешения вывесить во всех окнах лавки объявления, она испугалась за свое будущее, разволновалась и пришла к заключению, что для большей верности завершит вопрос об аренде в будущем году, но тотчас же решила, что ничего решить не может.

Далее объявления гласили: «Подлежит продаже с аукциона в отеле «Тигр» в шесть тридцать до семи часов ровно». Что значит «в шесть тридцать до семи часов ровно» — никто не понял. Затем, после сообщения об имени и мандате аукциониста, объявления, наконец, переходили к предметам, подлежащим продаже: «Все нижепоименованные жилые помещения, лавки, хозяйственные постройки и земельные участки, сданные в аренду по фригольду и копигольду^{50}, а именно…» Прежде в Берсли дома с аукциона никогда не продавались. Афиши об аукционе напомнили горожанам, что здания, в которых они живут, это не дома, как они ошибочно полагали, а жилые помещения. Строка со словами «а именно» была отделена чертой, после чего текст начинался заново: «Пункт I. Все это — обширные и удобные лавка и жилое помещение, хозяйственные постройки и земельный участок со службами и прочим им принадлежащим в полном объеме расположены и являются № 4 по Площади св. Луки в приходе Берсли, в графстве Стаффордшир и в настоящее время занятые госпожой Констанцией Пови, вдовой, по договору об аренде, истекающему в сентябре 1889 года». Таким образом, четко утвердив, что лавка Констанции подлежит продаже вся полностью, а не частями, объявление далее гласило: «Пункт II. Все это — обширные и удобные лавка и жилое помещение, хозяйственные постройки и земельный участок со службами и прочим им принадлежащим в полном объеме расположены и являются № 3 по Площади св. Луки в приходе Берсли, в графстве Стаффордшир и в настоящее время занятые Чарлзом Кричлоу, аптекарем, по договору о ежегодной аренде». Список состоял из четырнадцати пунктов. Объявления, дабы никто по глупости не вообразил, что столь исчерпывающее, выразительное и ясное изложение существа дела могло быть подготовлено лицами без юридического образования, были украшены подписями членов крупной адвокатской фирмы в Хенбридже. К счастью, в Пяти Городах метафизики не водились, ибо в ином случае фирме пришлось бы объяснить в «последующих разъяснениях и уточнениях», обещанных в объявлениях, как это жилой дом с хозяйственными постройками и земельным участком может «являться» тем самым предметом, где он же расположен».

Через несколько часов после появления инея из афиш, перед Констанцией, стоявшей у прилавка отдела дамских шляп, внезапно вырос мистер Кричлоу. Он размахивал объявлением.

— Ну-с! — зловеще воскликнул он. — Что дальше?

— Да, скажу я вам! — отозвалась Констанция.

— Собираетесь покупать? — спросил он. — Всем мастерицам, в том числе и мисс Инсал, этот разговор был слышен, но мистер Кричлоу на их присутствие внимания не обращал.

— Покупать? — повторила его слова Констанция. — И не подумаю! У меня и так достаточно имущества.

Как все владельцы недвижимого имущества, она всегда, говоря о своей собственности, делала вид, что с радостью заплатила бы кому-нибудь, чтобы от нее избавиться.