На следующий день стало известно, что слон лежит около площадки для игр в ожидании решения главного судебного пристава и санитарного врача относительно его погребения. Все считали необходимым навестить покойного. Даже лица, занимающие особо высокое положение в обществе, не могли противостоять притягательной силе мертвого слона. Сюда тянулись паломники из всех Пяти Городов.

— Мы пошли, — сказала миссис Бейнс, надев шляпку и шаль.

— Хорошо, — промолвила Софья, делая вид, что поглощена занятиями. Она сидела на софе в ногах отцовской кровати.

А Констанция, просунув голову в дверь, как магнитом повлекла мать за собой.

Из коридора к Софье донесся примечательный разговор.

— Вы идете смотреть слона, миссис Бейнс? — послышался голос мистера Пови.

— Да. А что?

— Думаю, лучше и мне пойти с вами. Народу, несомненно, будет очень много. — Мистер Пови говорил весьма решительным тоном, ему позволяло это его прочное положение.

— Ну, а как же лавка?

— Мы ведь ненадолго.

— Конечно, мамочка, — поддержала его Констанция умоляющим голосом.

Когда стукнула боковая дверь, Софье показалось, что дрогнул весь дом. Она вскочила на ноги и стала наблюдать, как эта троица переходит по диагонали Кинг-стрит и таким образом попадает в обстановку праздника. Уход этих троих был свидетельством высочайших почестей, оказанных мертвому слону! Такой поступок выглядел просто поразительным и заставил Софью осознать, что она недостаточно оценила значение слона. Он заставил ее сожалеть, что она отнеслась к слону с презрением, как к развлечению. Она осталась в одиночестве, а радость жизни так манила ее. На противоположной стороне улицы ей были видны Погреба, где рабочие — гончары и углекопы — в праздничной одежде, а некоторые в цилиндpax, пили вино, размахивали руками и смеялись, стоя рядком у длинного прилавка.

Глядя в окно спальной, она приметила, как по Кинг-стрит поднимается молодой человек, а за ним носильщик катит тележку с багажом. Он медленно прошел у нее под окном. Она залилась краской. Вид этого молодого человека явно привел ее в сильное смятение. Она бросила взгляд на книги, лежавшие на софе, потом — на отца. Мистер Бейнс, худой и изможденный, вызывающий к себе острую жалость, все еще спал. Последнее время его мозг почти перестал действовать; его приходилось кормить и нянчить, как бородатого младенца, а он спал по многу часов без перерыва даже днем. Софья вышла из комнаты. Через мгновение она вбежала в лавку, удивив своим неожиданным появлением трех молодых мастериц. В углу около окна, в парадной части лавки, было устроено небольшое убежище, для чего часть прилавка отгородили большими коробками из-под искусственных цветов, поставленными вертикально. Этот уголок называли «уголком мисс Бейнс». Софья поспешила туда, протиснувшись мимо молодой мастерицы через узкий проход между прилавком и стеной, заставленной полками. Она села в кресло Констанции и сделала вид, будто что-то ищет. По пути из спальной родителей она взглянула на себя в трюмо, стоявшее в мастерской. Услышав, что у входной двери кто-то спрашивает мистера Пови или миссис Бейнс, она встала и, схватив первый попавшийся предмет, коим оказались ножницы, ринулась к лестнице столь стремительно, как если бы держала в руках не ножницы, а чашу Грааля^{22}, которую после долгих поисков обрели и теперь ее надо тщательно спрятать. Она подумала было, что нужно остановиться и повернуть обратно, но неведомая сила воспрепятствовала ей. Она подошла уже к концу прилавка, оказавшись под винтовой лестницей, когда одна из мастериц спросила:

— Мисс Софья, вы, вероятно, не знаете, когда вернется мистер Пови или миссис Бейнс? Вот… здесь…

Чудо освобождения было ниспослано Софье.

— Они… Я… — запинаясь произнесла она и резко повернулась. К счастью, ее все еще заслонял прилавок.

Молодой человек, которого она приметила на улице, смело шагнул вперед.

— Доброе утро, мисс Софья, — сказал он, держа шляпу в руке. — Давно не имел удовольствия видеть вас.

Ни разу в жизни она не краснела так, как сейчас.

Едва ли она сознавала, что делает, когда медленно двигалась к уголку сестры; молодой человек следовал за ней вдоль прилавка, по стороне, предназначенной для покупателей.

Ей было известно, что он — странствующий приказчик самой знаменитой и крупной манчестерской оптовой фирмы Биркиншо. Но имени его — Джеральд Скейлз — она не знала. Это был невысокий, но прекрасно сложенный мужчина тридцати лет, с белокурыми волосами и благородной внешностью, как и подобало представителю конторы Биркиншо. Его широкий, туго завязанный галстук, из-под которого выступал край белого воротничка, был особенно элегантен. Уже несколько лет он разъезжал по поручению фирмы Биркиншо, но Софья видела его только однажды, три года тому назад, когда была еще совсем ребенком. В те времена отношения между доверенными приказчиками крупных фирм и их почтенными и надежными заказчиками из небольших городков часто бывали сердечными и близкими. Приказчик приезжал окутанный славой давно сложившейся репутации; ему не нужно было раболепствовать, чтобы получить заказ, а безграничная и незапятнанная воспитанность заказчика делала его равным послу любого ранга. Суть дела заключалась во взаимном уважении и в таком, рождающем доверие понятии, как «старый счет». Тон, которым странствующий приказчик среднего возраста произносил слова «старый счет», сразу обнаруживал все, что было романтического, строгого и величавого в торговле середины викторианской эпохи. Во времена Бейнсов, после того как заказчику вручали один из искусно гравированных списков рекомендуемых товаров («Наш представитель, мистер… будет иметь удовольствие посетить вас в… день следующей недели настоящего месяца»), можно было ожидать, что в… день утром Джон скажет: «А что хорошенького у вас сегодня на ужин, сударыня?»

Мистера Джеральда Скейлза никогда не приглашали к ужину, он даже никогда не видел Джона Бейнса, но миссис Бейнс относилась к нему как к юному преемнику состарившегося приказчика из фирмы Биркиншо, пользовавшегося расположением Площади св. Луки еще до появления железных дорог, с легким оттенком материнской непринужденности, и однажды, когда обе дочери оказались в лавке во время его визита, она велела угловатым девочкам обменяться с ним рукопожатием.

Софья навсегда запомнила эту мимолетную сценку. Молодой человек без имени остался у нее в памяти как символ и воплощение мужественности и элегантности.

Новая встреча с ним, казалось, пробудила ее ото сна. Появилась совсем другая Софья. Пока она сидела в кресле сестры в уголке, отгороженном вертикально стоящими коробками, нервно поигрывая ножницами, ее прелестное лицо приобрело пленительно ангельское выражение. Ни мистер Скейлз, ни кто-либо другой не мог поверить, глядя на эти очаровательные, нежные, полные жизни кроткие черты, что Софья отнюдь не обладает небесной добротой и совершенством. Она не отдавала себе отчета в своих поступках, а являла собой лишь изысканное проявление глубоко затаенного инстинкта привлекать и пленять. От нее исходил дух соблазна и молчаливого согласия. Разве могут надуться эти смеющиеся губы? Разве могут эти сияющие глаза смотреть с холодной неприязнью? Никогда! Подобного нельзя и вообразить! И мистер Джеральд Скейлз, глядя поверх коробок, был околдован этими чарами. Примечательно, что мистеру Джеральду Скейлзу, с его-то жизненным опытом, потребовалось приехать в Берсли, чтобы найти сей перл, сей образец и идеал! Но так уж случилось. Они встретились, будучи в равной мере одинокими, разница заключалась лишь в том, что, в силу привычки, мистер Скейлз не потерял голову.

— А у вас тут праздник, оказывается, — заметил он.

Он относился к приходским праздникам с уважением, но теперь, нисколько не изменив тона, он поставил его, как местный незначительный эпизод, на соответствующий уровень в общей системе ценностей. Она пришла от этого в восторг, ибо жаждала поддержки в стремлении презирать все местное.