Как она могла! Как допустила!

Влажный всхлип ударил по ушам, и девочка поспешила зажать рот обеими руками, чтобы из него не вырвалось что-то еще, похуже.

В этот момент меньше всего Ева ожидала, что Исаия сгребет ее с кровати в свои руки, прижмет к груди, обнимет так крепко и сильно, что плечи перестанут дрожать, и зашепчет, что все хорошо, что ничего страшного, что, пока он рядом, с ней больше ничего не случится, что он оторвет голову любому, кто ее обидит, пусть только скажет кому.

Ева качала головой, не находя сил для иного протеста, ведь это из-за нее все пошло не так. Она не заслужила его слов и его заботы, она ничего не заслужила, кроме осуждения. Но Исаия не обращал внимания, продолжая шептать, не отпускал и гладил по голове. Он делал это так долго, что Ева сама не заметила, как притихла. Ей по-прежнему было плохо и муторно на душе, но в руках Исаии становилось спокойнее, легче.

Еще долгое время Ева тихо роняла слезы, вцепившись в него, как в последнюю реальную вещь в этом мире. Остальное было столь зыбким, столь незнакомым и непонятным, что и думать об этом было больно.

Однако пришло время, и кончились даже слезы.

Ева, наконец, заметила, что у нее затекли плечи и ноги. Но пошевелиться боялась, боялась вынырнуть из облака спокойствия, и снова искать оправдания своим действиям, разбираясь в том хаосе, что стала ее жизнь.

— Рубашку потом мне постираешь, — негромко хмыкнул Исаия, и Ева неуверенно кивнула, не зная, что последует за этой полушуткой. — Стало легче?

Ева снова осторожно кивнула. Тогда Исаия стал отстраняться, чем вызвал у девочки панику. Она тут же снова вжалась в него, уцепившись пальцами за материю рубашки.

Исаия замер. Поднял голову, издав полувздох-полустон, и снова опустил лицо в сгиб ее шеи.

— Ев, отпусти, — попросил он, но Ева лишь отчаянней стиснула пальцы. — Эй. Я ведь тоже не железный.

Ева не понимала, о чем он. Не хотела понимать. Не сейчас.

— Лучше отпусти, если не хочешь, чтобы и я на тебя набросился, — сдавленно процедил парень из последних сил, но сам уже водил носом по линии ее шеи, там, где был след от укуса Ильи, где кровь была особенно близка к поверхности.

Да, ее кровь. Но куда охотнее Исаия сейчас взял бы нечто иное. Ее губы, ее дыхание, вкус ее кожи — влюбленность чистая и одержимая, желание на грани помешательства, горечь ответственности и дикая зависть к Илии, отбросившему груз морали — все это породило в Исаие бурю из чувств и мыслей, пробудив где-то на самой глубине нечто темное и тяжелое, дикое и простое.

Зверя.

Волна жара хлынула по его телу, очищая от ненужных размышлений, сомнений, страхов. Зверь вдохнул аромат ее кожи и крови, зверь хотел окунуться в этот запах, оставить свою метку, вобрать его в себя. Он потерся о шею Евы, лизнул мочку ее уха, непроизвольно изгибая пальцы так, чтобы надавить когтями, которых не было. Пока еще не было.

Из глотки донесся урчащий звук, полный довольства. Она здесь, с ним. Он может чувствовать ее, пробовать, обладать. Она только его.

— Исаия?

— Моя, — произнес зверь и удивился тому, что осознает сказанное. Исаия засомневался, зверь недовольно заворочался. С заминкой, но пришло понимание, что зверь — это Исаия, а Исаия — это зверь. Это успокоило обоих.

— Ты хочешь есть? — спросила Ева. Голос ее звучал изможденно, с толикой страха. Она не понимала.

Исаия хотел ее успокоить, и зверь тоже. Урчание усилилось, прокатилось дрожащей волной по ее телу, утешая, баюкая. Они не понимали, почему Ева их боится. Она не должна. Только не их. Они любят ее.

— Не бойся, — сказал Исаия, зверь лизнул в щеку и потерся лицом. — Это не… не плохо.

Хотела бы Ева понять, что имел в виду Исаия. Она уже открыла рот, чтобы спросить, но именно в этот момент зверь сомкнул клыки на ее шее. Он питался. Он делился. Он хотел, чтобы Ева была счастлива с ним.

Исаия пил, и ощущение зверя в голове слабело, отступало на задний план. Сытый и умиротворенный, он ушел куда-то в темноту, свернулся там и сомкнул глаза, погружаясь в сон. С его уходом к Исаие вернулись бесчисленные мысли, доводы, сомнения, но бороться с ними, даже просто отвлекаться на них, у парня не было ни сил, ни желания. Его воля, которой он так гордился, растворилась в сладости крови, что Ева отдавала столь легко, столь самоотверженно.

В этот момент Исаия твердо знал: никого и ничто он не полюбит больше, чем эту девочку в своих руках. Не сможет. Любить еще больше — все равно что взорваться от этого чувства, сгореть дотла.

Невыносимо.

Невозможно.

— Я не противна тебе? — вдруг коснулся его не шепот, но даже тень шепота. Раскрыв глаза, Исаия поднял лицо от ее шеи.

— Что?

А в глазах Евы будто что-то умирало. Она смотрела на брата, перепачканного ее кровью, и ненавидела себя. С укусом Исаия словно глотнул ее чувств, ее потаенных мыслей и страхов, что достигли его лишь с ее нелепым вопросом.

— Ты стыдишься того, что чувствуешь ко мне, — прошептал он пораженно. Его дыхание ласкало Еве кожу. — Ты боишься моего… презрения?

Ева только молча смотрела, но глаза ее кричали. Исаия покачал головой, мягко улыбаясь сестре. Ладонями он обхватил ее лицо и прислонился лбом ко лбу.

— Дурочка, уж кто-кто, а ты ни в чем не виновата. И никогда не была. Никогда я не презирал тебя, только стараюсь уберечь, как могу.

— И тебе… не противно?

— Знаешь, — приподнялся Исаия, переведя взгляд на более не кровоточащую рану у нее на шее, — это должны спрашивать мы с Илией. Это мы кормимся на тебе, и это следы наших клыков на тебе. Так что теперь я спрошу, но только один раз: Ева, тебе не противно?

Вместо ответа девочка порывисто его обняла. Откуда только силы взялись?

— Я думаю, со мной что-то не так, — через усилие призналась она. Исаия только хмыкнул, поглаживая ее подрагивающую спину:

— Если с тобой «что-то не так», то мы просто свихнулись, — он вздохнул: — Возможно, Илия прав.

— В чем?

— Вампиры не принимают живых родственников за таковых, ты знала?.. Ева?

— Что?

— Ты можешь… попытаться смотреть на меня, как на парня?

Ева не ответила, но жар прилил к ее щекам, словно где-то под кожей у нее вспыхнул огонь. Исаия не прервал объятия и потому чувствовал ее реакцию особенно остро.

— Я ни к чему тебя не принуждаю, — предупредил он сурово. — Просто знай, что мы смотрим на тебя иначе теперь. Я и Илия. Ты понимаешь?

— Это плохо, — прошептала Ева.

— Плохо, если тебе это в тягость.

— Нет, я не!… Мне не…

— Нам троим это просто непривычно, — разумным тоном сказал Исаия, почувствовав прилив надежды. — Но оно всякое в жизни бывает. Детей у вампиров быть не может, так что единственная важная причина нам не грозит.

— «Детей»!?

«Рано сказал», — понял Исаия и тут же постарался сменить тему:

— Ты оставила дома телефон.

— … И что? — настороженно отозвалась Ева. Тело ее гудело от напряжения, никакое поглаживание не успокаивало.

— Тебе много звонили, так что я ответил. Тебя уволили с работы, просили подойти за расчетом на днях.

— Класс, — мрачно буркнула Ева.

— Еще было смс от старосты вашей группы в универе. Летняя практика начнется с понедельника.

Ева наморщила лоб.

— А какой сегодня день?

— Суббота.

— Я не могу сейчас думать об этом, — простонала она, все еще цепляясь за рубашку брата.

— Так не думай, — просто отозвался Исаия и, расцепив руки, уложил девочку на кровать. — Ты устала. Спи. — Ева засомневалась, но парень ее успокоил: — Я буду рядом и разбужу тебя, если что.

Ева сдалась. Она действительно устала, глаза жгло от пролитых слез и недосыпа, на тело навалилась вся тяжесть дня и ночи. Не обращая внимания на легкое жжение в районе укуса, девочка забралась под покрывало прямо в одежде — под платьем было только нижнее белье, светить которым она не хотела и до откровений братьев.