— Тютчев… Гениально, проникновенно, отточено. Произнесено раз и навсегда, лучше не скажешь, — пробормотал я, а потом посмотрел на ПОЭТА и глухо произнёс. — Знаете, я вас всё-таки в чём-то понимаю и вам сочувствую. Действительно, вроде бы всё до вас уже сказано, написано и переписано тысячу раз. Но не беда, не грустите. Процесс творчества бесконечен, беспрерывен, а если он и прерывается, то через некоторое время успешно возобновляется. Мы же уже эту тему неоднократно обсуждали. Чёрт с вами, возьмём для примера вашего любимого Сократа. Как-то и где-то выдал он свой очередной афоризм, произнёс нечто гениальное. Прошло десять-двадцать или сто-двести лет и кто-то, где-то, ничего не зная о Сократе, или забыв о нём, находясь на другом конце земли, особо не напрягаясь, произнёс то же самое, ну, может быть в несколько иной форме, интерпретации. И то, что он сказал, стало великим откровением для массы его современников. Понимаете мою мысль?

— Конечно, Сир, — ГРАФИНЯ подошла ко мне и погладила по щеке. — А ещё через сто-двести лет кто-то другой где-то скажет то же самое, но несколько иначе. И так до бесконечности по кругу.

— По расширяющемуся до бесконечности кругу, — усмехнулся я.

— По расширяющемуся? — ГРАФИНЯ ещё раз коснулась моей щеки.

— Существует такой очень наглядный и простой пример, — я, не торопясь, снова прошёлся вдоль полок. — Представим процесс познания следующим образом. Есть некий круг, в котором постепенно накапливаются знания. За его границей находится огромная тёмная зона непознанного. По мере проникновения в эту зону, захвата из неё новых знаний, то есть, — осуществления процесса познания, площадь внутри круга всё больше и больше расширяется. А что происходит с площадью вне круга?

— Она сужается, — задумчиво пробормотала ГРАФИНЯ.

— Да, нет, сударыня! — раздался голос ПОЭТА. — Я думаю, что зона непознанного также всё увеличивается и увеличивается.

— Но, извините! — фыркнула девушка. — Когда-нибудь круг до такой степени расширит свои границы, что упрётся во что-то и познание прекратится. Это как степной или лесной пожар. Они молниеносно пожирают всё, способное гореть, вокруг себя, разрастаются и разлетаются под сильным ветром, но, в конце концов, их обязательно остановят или пустыня, или река, или море, или горные ледники. Всё в этом мире конечно.

— А вот здесь вы, милая, ошибаетесь, — сказал я. — Круг познания нельзя сравнивать с банальным пожаром и ограничивающими его природными факторами. Этот круг, в отличие от реального пожара, всего лишь абстракция, существующая в наших головах. Он создан нашим воображением для наглядности, не более того! Сознание, мысль, разум — это нематериальные, духовные, неосязаемые явления, до сих пор мало изученные. Но они всё же являются конкретным результатом работы человеческого мозга. Он вполне материален, осязаем. Принципы его функционирования, его строение гораздо более понятны и объяснимы. Мозг можно пощупать, разрезать, подвергнуть различным анализам и исследованиям. Другое дело — мысль, душа, сознание. Короче, процесс познания осуществляется на границе физического и метафизического миров. Оно безгранично, вечно, бесконечно и будет существовать и расширяться до тех пор, пока человек или человечество живы. Ладно… Закончим обсуждать данную тему. Что-то я устал от необыкновенного умственного напряжения! — усмехнулся я и наугад взял с полки массивную книгу в чёрном с позолотой переплёте, открыл её и прочитал:

— «Гёте. Собрание сочинений».

— Сир, Вам не кажется, что здесь попахивает мистикой? — удивлённо спросил ПОЭТ. — Как это Вы совершенно случайно наткнулись на того самого Гёте? Не может быть такого совпадения!

— Вся наша жизнь — это череда случайностей, одетых в мистические наряды, — задумчиво произнёс я, листая книгу.

— Сир, прочитайте нам что-нибудь из Гёте, — попросила ГРАФИНЯ.

— Жаль, что в этой книге почему-то нет «Фауста», — удивлённо сказал я. — Да не беда. Вот, послушайте. «Жизнь человека подобна стратегии. Мы начинаем в ней разбираться, только когда поход окончен». Каково, а! Как точно сказано! А вот ещё. «Когда боги являются людям, последние их обычно не узнают».

ГРАФИНЯ и ПОЭТ дружно засмеялись.

— И ещё. «Человек познаёт сам себя только в той мере, в какой он познаёт мир», — я захлопнул книгу, поставил её на место. — Всё, господа! Считаю необходимым подвести черту. А вообще, я лично считаю познание бесконечным, а вот Вселенную — всё-таки конечной, и никто не убедит меня в обратном, чёрт побери! Всё, на этом дискуссия закончена! Собственно, дискуссии, как таковой-то и не было. Чего это я вдруг так разгорячился и разошёлся!?

— Сир, разрешите прочитать Вам ещё кое-что, ну, уделите нам несколько минут внимания, прошу, — умоляюще посмотрел на меня ПОЭТ. — Когда мы ещё здесь побываем!? Завтра ведь в поход!

— Валяйте…Действительно, такая библиотека, возможно, единственная в своём роде на этих Островах. Может быть, мы её больше никогда и не увидим. Кто знает, кто знает…

— Сир, автора зовут Конфуций. «Беседы и суждения». Вам это имя знакомо? — ПОЭТ как-то загадочно и странно посмотрел на меня.

— Конфуций Кун-цзы. Великий китайский философ. Его учение фактически стало основой специфически-китайского образа жизни, оно очень много значит для китайской цивилизации.

— Сир, — уже традиционный вопрос в таких случаях, — сказала ГРАФИНЯ. — А кто такие «китайцы»?

— Почти те же, что и японцы, но не совсем. Китайцев намного больше. Живут эти народы неподалёку друг от друга.

— Благодарю Вас за крайне исчерпывающий и вполне понятный ответ, — засмеялась девушка.

— Так что там говорил Конфуций? — повернулся я к ПОЭТУ. — Кстати, его книга «Беседы и суждения» очень похожа на наш «Имперский цитатник», не находите?

— Сир, может быть наоборот?

— Что наоборот?

— «Имперский цитатник» напоминает «Беседы и суждения», Сир, — усмехнулся ПОЭТ.

— Да, вы правы, — засмеялся я. — Возьмите эту книгу, ну и ещё что-нибудь подобное с собой. Пригодится… Небольшой плагиат нам не помешает. Обещаю вам, что в «Имперском цитатнике» мысли Конфуция не всегда будут преподноситься, как мои. Пятьдесят на пятьдесят. Так что вы хотели прочитать?

— Послушайте, Сир. «Единственная настоящая ошибка — не исправлять своих прошлых ошибок». Вот ещё. «Человек расширяет Путь, а не Путь человека». И ещё. «Совершенно мудрого человека я не видел. Увидеть благородного мужа — этого достаточно. Доброго человека я не видел. Увидеть обладающего постоянством — этого достаточно».

— Прекрасно сказано, — сказал я. — По поводу исправления прошлых ошибок я с Конфуцием полностью согласен. А что касается Пути, то здесь бы я с ним с удовольствием и аргументировано поспорил. Насчёт того, кто кого расширяет и в какой степени, можно дискутировать очень долго. Мне кажется, что и Человек расширяет Путь, и тот расширяет Человека. Впрочем, может быть я и не прав, не так понял мудреца… Но хватит болтовни. Готовьтесь к отъезду, господа. Второй Остров нас ждёт не дождётся. Как же мне хочется увидеть БАРОНА и задать ему всего лишь один и очень простой, но в то же время сложный вопрос! Вы не представляете, как хочется!

— Сир, и каков же этот вопрос? — спросила ГРАФИНЯ.

— Я посмотрю БАРОНУ в глаза и спрошу у него следующее, — глухо ответил я. — «Кто вы такой?». И не более того!

— А если наш друг ответит Вам, что он — Первый Горный Барон Первой Провинции Первого Острова, подданный Императора Трёх Островов, начальник Императорской Личной Гвардии и Тайной Службы Его Величества, Первый Мастер Меча на двух Островах? — насмешливо произнесла ГРАФИНЯ.

— Если он мне так ответит, то я сразу же лично отделю его буйную голову от бренного тела, и никакое мастерство владения мечом во время этой процедуры ему не поможет, — злобно процедил я сквозь зубы.

В библиотеке снова воцарилась тишина. На этот раз она была неприятной, мрачной и тяжёлой.

— Сир, я ещё немного побуду здесь, — печально произнёс ПОЭТ. — Собраться в дорогу я всегда успею. Что там собираться!? А вот такую библиотеку, как Вы правильно сказали, я могу уже больше никогда и не увидеть.