— Я хочу выпить за нашего Придворного Поэта и Летописца! — ГРАФИНЯ приблизилась к ПОЭТУ, взяла его за воротник рубашки, затем неожиданно быстро и легко поцеловала витию сначала в правую, а потом в левую щёки.

Летописец остолбенел, сначала побледнел, потом покраснел, затем снова побледнел и зашатался, как тростинка под невесомым дуновением ветра. Я сначала тоже вроде бы напрягся, но потом расслабился, искренне и громко рассмеялся.

— За ПОЭТА, за его талант, за лёгкость его пера и мыслей!

Мы выпили, сели, закусили овощами, уже без отвращения, но и без особого удовольствия, улыбнулись друг другу, помолчали.

— Да, сейчас бы графинчик Звизгуна, да солёных грибочков к нему, да бочковых помидорчиков, да селёдочки, — мечтательно произнёс ПОЭТ.

— А почему нам не подают завтрак? — спросил я.

— Да, кстати, а почему? У меня вообще-то появился аппетит, — весело сказала ГРАФИНЯ.

— Сейчас будет, Ваше Сиятельство, — ответил Летописец. — Айн момент, как говорят в Париже!

— В Париже так вроде бы не говорят, — усмехнулся я. — Айн, цвайн, драйн… Это цифры на немецком языке. Или я ошибаюсь? Лучше сказать: «Сей момент, Ваше Сиятельство!». А, вообще, вижу, что общение с библиотекой БАРОНА не проходит для вас бесследно. И много чего вам удалось прочитать?

— Да, нет, Сир, времени было слишком мало. В основном я интересовался поэзией. Остальное выхватывал отрывками и урывками, эклектично, в спешке, но даже в такой ситуации я открыл для себя много нового и важного. Очень понравилась живопись импрессионистов. Ренуар, Моне, Мане, Ван Гог… Поразил Сальвадор Дали. Я очарован совершенством творений Родена. Умилил и растрогал «Маленький принц» Экзюпери, удивил Кафка, очень заинтересовал Декарт.

— Боже мой! Вот уж где действительно полная эклектика! — засмеялся я, а потом задумался. — Декарт, Декарт… «Нет более плодотворного занятия, как познание самого себя». Великолепно сказано, гениально! Последнее время я только тем и занимаюсь, что познаю себя, чёрт возьми!

— Сир, между прочим, я с огромным удовольствием прочитал «Марсианские хроники» Рэя Брэдбери. Мне очень понравилось, — ПОЭТ как-то по-особому и остро взглянул на меня. — А вообще, после посещения библиотеки БАРОНА у меня возникло столько вопросов! Кому их только задавать?

Я заволновался, насторожился, напрягся. Так, так, так! Марс, Марс…Третья планета Солнечной системы… Третья планета от Солнца… Или нет? Каков же порядок их расположения, — этих планет? Меркурий, Венера, Земля, Марс… Нет, получается, что Марс, — это четвёртая планета. Так, так, так…

— Вопросы, вопросы… Они скопились во множестве не только у вас. Вот БАРОНУ вы их и зададите, — эти волнующие вас вопросы. Я подозреваю, что наш соратник располагает немалыми знаниями о мире в глобальном масштабе, а не только о нашем мирке, — мрачно буркнул я. — Интересно, где он сейчас находится, чем занимается, энциклопедист наш потаённый!?

— Сударь, что-то давненько вы не радовали нас своей поэзией, — весело и игриво сказала ГРАФИНЯ, разряжая обстановку, и с лёгкой улыбкой взглянула на ПОЭТА. — Почитайте что-нибудь, желательно про любовь, но прошу вас, поменьше пессимизма.

— Да, — просим, просим, — присоединился я. — Но, если такое возможно, хотелось бы всё-таки что-то такое философско-лирическое и само собой, с оптимизмом.

— Дорогой, да что же тебе всё философское, да философское! — возмутилась ГРАФИНЯ. — Любовь и философия — вещи совершенно несовместные. Любовь — это тонкое, загадочное, почти необъяснимое и эфемерное чувство, ощущение. Философия — это нечто иное, совершенно иное. Холодный и трезвый ум, неустанные размышления, сложные умозаключения, поиски истины. Мы как-то уже обсуждали эту тему, Бог с ней, с философией.

— Дорогая моя! Так тем более! — усмехнулся я. — Совместить в одном произведении две несовместные вещи, — это же высший пилотаж!

— Что, что? — удивилась девушка. — Какой ещё высший пилотаж, что это такое?

— Это метафора, потом объясню, — поморщился я. — А вообще, можно же представить себе влюблённого философа. Вот где истинное кипение и смешение холодного рассудка и обжигающих его страстей, а!?

— Вы правы, Сир. Как всегда, — усмехнулась девушка и задумчиво посмотрела на ПОЭТА. — Так что, сударь, сможете показать этот самый высший пилотаж?

— Извольте, — ответил ПОЭТ. — Вот вам про любовь, с философией и оптимизмом!

ГРАФИНЯ просияла, легко и радостно захлопала в ладошки:

— Как хорошо, браво, браво!

— Великолепно, сударь, великолепно! — весело произнёс я. — Попали в самую точку! Вот вам, милая моя, идеальное сочетание философской и любовной лирики! А вы сомневались. Куда философия без любви, какая любовь без философии!?

ПОЭТ был явно польщён и доволен. Он нарочито манерно раскланялся, повеселел, заулыбался.

— Плюньте вы на Шекспира, забудьте о нём! — сказала ГРАФИНЯ. — В поэзии есть признанные гении, но жизнь наша многовариантна и разнообразна. Вслед за одним гением появляется другой, и их, подчас, нельзя сравнивать. Поэзия — это вечный и непрерывный процесс, она не знает каких-либо заранее заданных границ, самых высоких вершин, вернее, знает, но эти границы и вершины так подвижны, так динамичны. Поэзия — это движение вперёд, вперёд и вперёд! Вверх, вверх и вверх! Цель и смысл её — достижение совершенства! Есть у тебя талант, — пиши, не оглядываясь ни на кого. В конце концов, творец сам себе высший судья!

— Ну, с этим я категорически не согласен! — вмешался я в разговор. — Если все графоманы будут сами себе судьями, то какая же духовная вакханалия тогда воцарится в творчестве!? Нет, — бездарностям или посредственностям следует вовремя и решительно указывать на их место. Высший суд в искусстве — это всё-таки суд слушателей, истинных ценителей и эстетов, никуда от этого не денешься.

— А стоит, ли, Сир, указывать графоманам на их истинное место? — тонко улыбнулась ГРАФИНЯ. — Пускай эти бедолаги творят, наслаждаются сладкими мыслями о своей гениальности и исключительности, родившимися в их же безумных головах. Зачем им сторонние критики? Счастлив тот человек, который думает, что он идеален, ну или почти идеален! И пусть думает. Что Вам, жалко? Зачем его расстраивать? Чем больше вокруг нас счастливых людей, тем лучше, не правда ли?

— Больше счастливых людей или идиотов? — буркнул я. — Как известно, почти все идиоты счастливы, что не скажешь о нормальных людях.

— О, Сир, да Бог с ними, с идиотами! — горько улыбнулась ГРАФИНЯ. — Оставьте их в покое. Ну, счастливы они, — и хорошо, и замечательно. Жизнь так коротка. Кто его знает, что ждёт нас за очередным поворотом судьбы, и когда мы сделаем свой последний поворот!?

— Приехали, приплыли! — возмутился я. — Начали за здравие, кончили за упокой.

— Так, вот, что касается Шекспира… — начала было девушка, но я её бесцеремонно и резко прервал.

— Довольно! К чёрту сомнительных личностей! — я дружески похлопал насупившегося ПОЭТА по плечу.

— Почему это сомнительных, Сир? — удивился тот.

— До сих пор не совсем ясно, действительно ли именно Шекспир является автором всем нам известных произведений. Я лично отношусь к лагерю скептиков.