— Сегодня мы займемся подготовкой, — сказала она тихо и счастливо. В этот момент она была так же обнажена, как растущие у ее ног одуванчики. — Это не так утомительно. Мы успеем и отдохнуть. Но прежде всего, Джоссерек, сольемся воедино.

Она поманила его к себе. О, эти проклятые дикари! Джоссерек бросился к ней.

Пройдя шесть миль, они встретили женщину со стоянки Булгор. Она ехала верхом на пегом мустанге проверять силки, расставленные на пернатую дичь. Но встретив чужестранцев, она изменила маршрут и теперь сопровождала их.

Это была женщина средних лет, высокая и крепкая, как и большинство северян. Волосы ее были заплетены в косы, кожаные брюки служили ей единственной одеждой. Медные браслеты, бусы из медвежьих клыков, хвост фазана, заткнутый за головную повязку, составляли ее украшения, если не считать ее собственного тела, разрисованного ярким орнаментом. Хотя седло на ее лошади было немногим лучше обыкновенной подушки со стременами, уздечка выглядела вполне современно. Из снаряжения у нее были постельные принадлежности и нож, причем последний был явно инструментом, а не оружием.

— Эге-гей! — воскликнула она, натягивая поводья. — Добро пожаловать, путники. Я Эрроди, вон оттуда.

— А я Дония из Гервара в Алухонте, что на реке Стальон, — ответила пешая женщина. — Мой спутник — Джоссерек Дэррейн из земли Киллимарейча, что лежит за Глиммервотер.

— Тогда добро пожаловать трижды, — сказала всадница.

— Вы устали? Может быть, кто-нибудь из вас сядет на мою лошадь?

Джоссерек заметил, что ее гостеприимство было довольно официальным. Заметил и то, как осторожно она вела себя после первого, явно ритуального приветствия. Не то, чтобы она вела себя недоверчиво или безразлично — Дония как-то сказала, что его стать пленит всех женщин, что встретятся на их пути — но сдержано, осмотрительно, лукаво, как кошка. Это полностью соответствовало характеру ее расы.

Но это не относилось к Донии. У него никогда не было такой женщины, он даже не слыхал никогда о такой любовнице. Однажды между поцелуями, в сиянии луны, забыв про ночной холод, он сказал ей об этом.

«С Сидиром я сдерживала себя, — прошептала она в ответ. — О, как хорошо иметь друга». Ее рука коснулась его волос, взъерошив их, а потом опустилась ниже.

Его поразила мысль: «Она почти ничего не рассказывает мне, а я рассказал о себе все. Но в разговоре она всегда обходит себя стороной.

Если бы только у нее была душа, стремления, любовь, помимо любви к жизни. Если бы она была не просто здоровым животным. Нет, — прервал себя Джоссерек, — в ней должно быть что-то еще. У нас просто не было времени на серьезный разговор. Мы шли, добывали еду, разбивали лагерь, ели, пили, любили, спали, опять шли. Ее подгонял страх за свой народ».

Как бы он хотел, чтобы все было именно так.

Он услышал, как она отклонила предложение ехать на лошади. Из-за гордости он тоже отказался, несмотря на свои больные ноги. Надев более или менее сносную обувь, он все-таки не мог идти нормальным шагом, его силы и выносливость были иного рода.

После обмена традиционными фразами, Эрроди ехала молча.

— Ее не удивило то, что мы ей сообщили? — спросил Джоссерек на арванетском языке.

— По-моему, да, — ответила Дония. — Да и вся стоянка будет удивлена. Нам даже не придется повторять свою историю.

Он размышлял над всем этим, а еще над тем, что женщина одна, без оружия, разъезжала по безлюдной местности, и над тем, что не услышал обычной благодарственной фразы на языке Рогавики. Это говорило о том, что этот народ принимал хорошее отношение, мир, поддержку, как нечто само собой разумеющееся. Как примирить с этим индивидуализм, с трудом насыщаемую жадность и строго обозначенные права на собственность, о которых говорили южане?.. Или, может быть, они скрывают свою мудрость в глубине своих душ? И они по-настоящему мудры, если не считать тех моментов, когда убийственная ярость переполняет их. Он помотал своей замороченной головой, устало шагая по степной траве.

День был солнечный и ветреный. Стремительно неслись облака, похожие на белые паруса. Ястреб парил, опираясь на ветер. Выйдя в открытое поле, он увидел, как вороны стелются над землей, распластав крылья, как мелкие волны бегут по дождевым лужам. Шумела живая изгородь — орешник, яблоня, сахарный тростник и бук шуршали вокруг построек. Четверо молодых женщин занимались прополкой — зерновыми и садовыми культурами было занято несколько акров земли. Все это выращивалось и для себя, и на продажу. Когда женщины заметили незнакомцев, они бросили свое занятие и последовали за ними. Так же поступили и все прочие.

Дония и раньше говорила, что типичная стоянка напоминает зимний сад, только больших размеров. Полудом-полуземлянка стоял в восточной части двора, застекленные окна блестели между овощными грядками, пологая крыша была обложена дерном. Оставшуюся часть двора занимали конюшни, сараи и мастерские. Все было построено из дерева, а местами выложено кирпичом и дерном, ровным и твердым. Довольно расточительное расходование древесины, особенно здесь, на равнине, где природа поскупилась на лес, доказывало, что северяне поддерживают прочные связи с торговцами лесом за пределами своих земель. Большие фургоны и телеги, видимые через двери сараев, наверняка использовались для доставки бревен. Посередине вымощенного кирпичом двора стояла ветряная мельница, а с южной стороны дома виднелся коллектор солнечной энергии; и то и другое было изготовлено южанами. По стандартам Ичинга они были грубоваты, но северян вполне устраивали. Сегодня не было повода, чтобы из трубы шел дым, но высоко над крышей трепетал красный флаг, чем-то напоминавший пугало. Кроме того, на уровне глаз перед входом был укреплен череп буйвола, искусно покрытый глазурью. Это был памятник Событию, которое дало название этой стоянке.

Здесь было около тридцати жителей. Трое из них были мужчины, более крепкие, чем рагидьянцы. Они выполняли самую тяжелую ручную работу. Большинство женщин было в возрасте 16–17 лет и старше. Одежда их была самой разнообразной, а иногда ее просто не было, на стоянке платье не считалось обязательным. Джоссерек подумал даже, что здесь вообще ничто не считается обязательным. Они не толпились и не галдели, а просто держались друг друга, предлагая помощь. Как бы хорошо Дония не обращалась с Джоссереком, вид такого множества гибких обнаженных тел возбуждал. Молоденькая рыженькая девушка поймала на себе его взгляд, улыбнулась и жестами изобразила недвусмысленное приглашение.

Дония это заметила, улыбнулась в ответ, и спросила Джоссерека на арванетском:

— Хочешь с ней переспать? Она хорошенькая.

— А как же ты? — растерянно ответил он.

— Для меня здесь нет никого подходящего. У здешних мужчин много работы. Да и сама я хочу немного поразмыслить в одиночестве.

Эрроди спешилась и быстро заняла место с другой стороны от Донии, пытаясь взять ее за руку. Дония на это легко, по-дружески мотнула головой. Эрроди отпустила ее руку, язвительно скривила губы и жеманно пожала плечами, как будто хотела сказать: «Ну что ж, дорогая, если ты не захочешь, никто не будет тебе навязываться.»

Внутри дом северян выглядел иначе, чем описывали путешественники. Там была большая общая комната, в ней стояли столы из деревянных брусьев, предназначенные для общих трапез. Стены были обшиты красивыми деревянными панелями, но личных вещей здесь почти не было, они размещались в отдельных комнатах. Среди них были и комнатки, предназначенные для гостей. Эрроди прошла к встроенной скамье, остальные растянулись на ковре, сшитом из собачьих шкур — в Рогавике стульями не пользовались. Рыженькая девушка устроилась в ногах у Джоссерека, ее раскованная поза явно подтверждала ее намерения.

Дония сделалась серьезной.

— Сегодня вечером мой друг может поведать вам о далеких землях и захватывающих приключениях, — сказала она.