Он знал, что она может убить его.

Он закричал. Ворвавшийся стражник даже задохнулся, увидев эту цену. Он никак не мог ударить пикой в этих двух насмерть сцепившихся людей, опасаясь задеть своего хозяина. Наконец, он ударил Донию тупым концом пики.

Она отпустила Сидира, переваливаясь через него и ползком выбралась на палубу. Стоявшие внизу видели, как она в лунном свете медленным, каким-то парящим прыжком, перелетела на главную палубу. Любой южанин, рискнув на такой прыжок, переломал бы себе все кости. Но она спружинила, поднесла свисток к губам и свистнула. Солдаты пытались зажать ее в угол, но не смогли. Она перебегала с места на место, жестоко дралась и дико выла.

В ответ раздался вопль. Огромный смуглый мужчина возник откуда-то снизу. Сидир показался как раз вовремя, чтобы стать свидетелем схватки, которая за этим последовала. Темнокожий размазал по палубе одного, ударил кулаком по шее другого, покалечил еще четверых. Потом мужчина и женщина добежали до борта и бросились в воду. Взметнулись фонтаны брызг, и они исчезли.

Пятна фонарей огромными светляками кружили около бортов. Вокруг раздавались крики и топот ног.

Боль от ударов, потрясение, ужас Сидира тонули в ощущении потери. Теперь он осознавал только ее.

— Дония, — стонал он, стоя на холоде. Кровь капала у него с бровей и заливала глаза.

Мелькнула мысль, быстрая, как удар меча: «Зачем я ее зову? Кто она мне? По правде говоря, это просто ведьма, с которой я проводил время. Я думал прошлой ночью, что не могу с собой справиться. Такого еще никогда не бывало, чтобы я не мог с собой справиться».

Когда Джоссерек проснулся, солнце было уже высоко. Воспоминание о случившемся вечером моментально вышибло из него остатки сна. Тревога. Схватка. Полмили к берегу при сильном течении, поддерживая плывущую рядом Донию. Бегство от патрульных, поднятых по тревоге световыми сигналами и звуками горнов. Часы длиною в смерть, когда они шли по направлению, определенном Донией, по звездам, полностью доверившись ее охотничьему чутью. На рассвете они вынуждены были остановиться у замерзшего пруда. Чтобы согреться, они обнялись и погрузились в сон…

Он присел на корточки.

— Пусть этот день принесет тебе радость, — приветствовала она его, Мягко выговаривая рогавикьянские слова. Когда она успела проснуться?

Она срезала траву его ножом.

Он встал и осмотрелся по сторонам. Из безграничной небесной голубизны лился свет. Тепло пронизывало его обнаженный торс, растворяя боль, зализывая ссадины и царапины звериным языком. Равнина простиралась до самого горизонта. Кругом росла трава высотой по пояс, которая неохотно раздвигалась перед идущим. Подобно морю, она переливалась на солнце, меняя оттенки от темно-зеленого рядом до серебристого вдали. Как и море, она вздымалась под ветром высокими волнами. Дикие цветы плавали в ней, словно рыбы, поодаль были разбросаны островки старого высокого чертополоха, а совсем далеко на западе угадывались стада рогатых животных — они двигались величаво, словно киты. Вокруг порхали яркие бабочки. В воздухе кружилось множество птиц, но он мог назвать лишь некоторых из них: луговые жаворонки, дрозды, краснобровые тетерева, ястребы; клином летели дикие гуси. Ветер гудел, трепал одежду, приносил запахи растений, глины, животных, разогретой солнцем пыли.

Людей не было видно. Хорошо. Он расслабился, будто их никто никогда не преследовал. Кроме конечно…

Дония оставила свое занятие и подошла ближе. От вчерашней тигрицы-людоедки не осталось и следа, ничего не осталось и от бегущей зигзагом лисицы. К нему мягко двигалась женщина, одетая лишь в воздух раннего лета, волосы легко развевались вокруг улыбающегося лица и падали на грудь. Его словно прострелило, но… здравый смысл взял вверх.

«Она меня не приглашает. В руке у нее мой нож».

Однако она вернула ему нож, и он автоматически убрал его в ножны. Единственным его одеянием были брюки, которые он носил, когда работал в трюме. Ноги у него были все изрезаны и побиты. У нее же, казалось, все было в порядке, она даже не выглядела утомленной.

— Как ты? — спросила она.

— Буду жить, — пробормотал он. Большая часть его разума была занята телом. — А ты?

Ее радость вырвалась наружу, словно освободившись из какой-то западни.

— Й-й-а-а, свобода! — Она прыгала, воздевала руками, кружилась, делала немыслимые пируэты среди шуршащих стеблей, которые то скрывали, то вновь открывали для обозрения быстрые ноги и крутые бедра. — Свободные лососи, свободные соколы, свободные пантеры, — пела она, — там, где светит солнце, где ревет ветер, все танцует и танцует вокруг сердец, живущих в мире…

Слушая песню и глядя на ее неистовый танец, он совсем забылся. И все-таки какой-то частью своего мозга он попытался понять, традиционная это песня, или собственная импровизация Донии. Она пела на местном диалекте, он не до конца понимал смысл, и поэтому решил, что песня ее собственная.

«Разве не говорили, что северяне — гордый народ?»

Спустя несколько минут Дония вернулась к действительности и к нему. Она дышала несколько учащенно, и он заметил, что ее кожа покрылась капельками пота, и это еще более усилило аромат ее тела. Он напился из пруда. Пил долго, чтобы остыть и отвлечься, а заодно и утолить жажду. Вода стояла в углублении среди больших серых валунов. Она была мутноватой, но, несомненно, более чистой, чем в любом колодце Арванета. Когда он оторвался от воды, то увидел, что Дония подобрала заостренный камень, величиной с ладонь и внимательно рассматривает его.

— Пока я добываю пищу, сооруди костер и нарежь еще травы, как это делала я, — протараторила она.

Он сдержанно подчинился приказу женщины. Снова разум одержал победу над порывом. Она знала эту страну, а он нет.

— Что мне использовать на топливо? — спросил он. — Зелень не годится. Да и к чему ее портить?

— Собери кизяк, вроде вот этого. — Она указала на белую лепешку. — Сначала накроши его немного для растопки. А трава понадобится нам чтобы укрыться не только от холода, но и от солнца, да и от мух тоже. Я умею плести из нее. Ночью, когда самый холод, нам лучше двигаться, а отдыхать — днем, когда жарко. В одежде из травы мы сможем идти, пока не подберем себе что-нибудь получше. На стоянке… М-м, да, лучше я сооружу для тебя еще какую-нибудь обувь.

Она пошла.

— Подожди, — позвал он. — Ты забыла нож. И сколько тебе понадобится времени?

К Донии вернулось ее хорошее настроение.

— Ты уж не выгоняй меня, если мне не удастся раздобыть что-нибудь прежде, чем ты соорудишь ложе из кусков торфа, или если я принесу канюка, хотя ими и брезгуют.

Оставшись один, Джоссерек задумался. Его нож, конечно же, пригодится им. Ее охотничий камень оказался куском бетона, оставшимся от дороги, разрушенной еще до наступления ледника. В любом случае, это была удача, хотя он подозревал, что для того, чтобы выжить в этих краях, нужна вовсе не удача.

Она вернулась быстро, как и обещала, принесла убитого кролика и несколько перепелиных яиц.

— На этой земле всего вдоволь, верно? — заметил он.

Ее настроение быстро изменилось, она помрачнела.

— Да. Мы ее бережем. Прежде всего мы поддерживаем нашу численность на достаточно низком уровне. — Злость вырвалась-таки наружу: — И вдруг придут эти имперские подонки? Не бывать этому!

— Да, но и я ведь тоже что-то наподобие их.

Она сузила глаза.

— Наподобие их? — повторила она. — А насколько мы можем доверять цивилизованной… расе?

— О, клянусь, что у людей моря нет территориальных притязаний на Андалине. Подумай, мы ведь живем так далеко. В этом не может быть никакого смысла.

Волей-неволей он вынужден был перейти на арванетский, но не на благородный древний язык интеллектуальной элиты, а на жаргон торговцев и докеров.