— Здесь мы и обоснуемся, — решил Сидир.

Люди спешились, разбрелись по округе, выбирая себе место для ночлега. Теперь их тела отдохнут куда лучше, чем за весь прошедший месяц. А души… Они мало разговаривали, старались говорить шепотом. Глаза возбужденно блестели.

Сидир и Девелкэй вошли в башню. Внутри было немного светлее, чем снаружи — через отверстия в западном фасаде сюда проникали солнечные лучи, — но над головой все было погружено во мрак. Были видны только несколько балок, покрытых тенетами. К земле свисала цепь с крюком вполне современной работы. Воздух был сырой, изо рта шел пар, слова не звенели, отражаясь от стен, как это должно бы быть. В воздухе пахло ржавчиной.

— Они спускаются с вершины к подножью, верно? — заметил Девелкэй. Им не надо подкапывать фундамент и опорные балки. Хм, на мой взгляд, от ржавчины уцелели лишь некоторые стены, прикрытые штукатуркой и резиновой обшивкой. Рогавикьянцы все это отдирают и расправляются с металлом с помощью пил или паяльных ламп.

— Это кощунство, — пробормотал Сидир.

— Не знаю, сэр, не знаю. — Девелкэй получил хорошее образование, но был таким же тугодумом, как и прочие баромьянцы. — До сегодняшнего дня я никогда по-настоящему не представлял себе, каким богатством владели наши предки. Они также оставили нам мощные шахты и нефтяные скважины, разве не так?

«В лучшем случае лишь некоторые земли на побережье, — подумал Сидир, — подтверждают теорию о том, что они находились под водой в те дни, когда был построен Рунг». Он знал немного больше. Именно приморцы, а не рагидьянцы исследовали скалы в поисках древнего прошлого, более древнего, чем само время. Но чувство неотвратимости времени холодом пробежало по позвоночнику и до самых кончиков пальцев.

— Так почему бы нам это не возродить? — продолжал Девелкэй. — Ведь никто никогда не сможет больше возвести такой город.

«Неужели именно поэтому вымерли предки? Неужели они освоили такую малую часть земли, что ледник подмял ее всю? Или земли осталось так мало, что они уже не могли продолжать жить на ней так, как привыкли.»

— Но у наших детей есть право использовать все, что возможно и как возможно, верно, сэр?

«А что мы можем? Пока я своими глазами не увидел все это…»

В сознании Сидира промелькнуло морщинистое лицо Юрусана. Ученый из Наиса имел беседу с учеными из Арванета, а потом сообщил своему коллеге из Хаамандура: «Много лет назад, когда Арванет был сильным и энергичным, исследователи дошли до Рунга. Мне встречались описания, сделанные ими. Они цитировались в более поздних работах, хранящихся в библиотеке. В них говорится, что предки предпринимали огромные усилия по спасению земель — они прорыли грандиозные каналы, возвели большие плотины. В результате ледник окружил эти земли, а не пересек их. Весь мир охватила смертельная борьба цивилизаций… И вот что я думаю: ведь уничтожение постигло этих людей очень быстро. Неужели смерть обрушилась на них из-за того, что они сами натворили?»

«Я никогда не понимал, ни что такое Рунг, ни что такое Ледник, пока не увидел все это собственными глазами.»

— Мы так и поступим. Главнокомандующий был абсолютно прав, поставив перед нами эту задачу. Признаюсь, у меня были сомнения, но вы были правы, сэр. Эти варвары едва прикоснулись ко всему этому богатству. После того, как мы установим здесь должное правление, современные методы…

«Он все еще не понимает.»

Сидир посмотрел на простое лицо полковника и медленно произнес:

— Мы не можем оставаться здесь долго.

Он не стал ничего объяснять. Немного погодя, почти машинально, он взял фонарь и один пошел на холм. Он поднимался вверх по бетонным ступеням, почти полностью разрушенным, скользким от вечернего мороза. Наконец он взобрался на площадку, которую северяне соорудили на самом верху. Там он стоял и дрожал. На западе солнце уже скрылось за ледником, который теперь вырисовывался смутной темной стеной под блеклым зеленым небом. Над черными буграми повисла луна. Небо на востоке было цвета свернувшейся крови. Появилось несколько звезд. Внизу замерзшее озеро и замерзшая крепость ловили мигающие блики. Ветер замер, и наступила глубокая тишина.

«Я ошибался, — признался он сумеркам. — Я и своих людей ввел в заблуждение. Мы не можем использовать то, что захватили здесь. Может быть, мы не сможем даже удержать это. Теперь я сомневаюсь, что стоит хотя бы попытаться. — Он собрал все свое мужество. — В конце концов… Да, прирученная и заселенная земля, да, прямой путь, проложенный через тундру, да, здесь богатства, которые трудно себе представить. Но не для нас и не сейчас. Для нас этот путь слишком тяжел, страна слишком сурова, а руины слишком велики. Лето уходит, наступает зима, близко подступает голод.

Этого я не учел. По всему течению Югулара, в каждом опорном пункте полагают, что только им так не везет. Но я-то читаю все их донесения. Повсюду северяне гораздо лучше, чем я думал, справляются с отводом диких стад в недоступные для нас места. Что ж, они сами звери, и знают их повадки… И Дония… такая же волчица, если она еще жива».

Он поднял голову. Конечно, это говорило его усталое тело, а не рассудок. И это он знал. Хотя он и рассчитывал кормить свою армию за счет охоты, он никогда не ставил свои планы в зависимость от этого. Вскоре им будет не хватать свежего мяса, но у них будет хлеб, бобы, рис, крупа, они могут ловить подо льдом рыбу. Они могли увидеть, как он отползает со своим отрядом; но они могли подумать, что это отступление временное. Возможно, придется годами преследовать неуловимого, ловкого, коварного врага, но они выполнят свою задачу до конца. Это вопрос стойкости. В конце концов они захватят весь Андалин для себя и для своих потомков.

«Так почему же я печален? Чего я боюсь? Дония, где ты? Ночь опускается на нас обоих».

Сразу после собрания хозяйка Аулхонта на несколько дней присоединилась к группе охотников. Собрание разошлось, но такое большое сборище неизбежно распугало все дикие стада в округе. Дония собиралась охотиться с неделю. Джоссерек остался на стоянке Сондр Кэттл, он упорно работал и даже отклонил пару заманчивых предложений от местных девушек. К его удивлению здесь имелось все необходимое для того, что он задумал. Здесь, на стоянке, был и торговый центр, и мастерские, и постоялый двор. Девушки смирились с тем, что все свое время он посвящает работе. Он не стал объяснять им, что это помогает ему отвлечься, чтобы не так сильно тосковать по Донии.

Она вернулась через неделю и сразу же узнала, что Джоссерек создал здесь лабораторию. Лаборатория была большая, утрамбованные земляные стены были окрашены в белый цвет, через окна поступало много солнечного света, хотя солнце грело мало. На верстаке лежали ручные и электрические инструменты. Джоссерек обрабатывал напильником медный брусок.

Он услышал, что за спиной отворилась дверь, оглянулся и увидел ее. Позади нее лежал залитый солнцем двор, и на какой-то момент она показалась ему тенью в ореоле золотых волос. Потом он различил руки, ноги, шею. На ней были простые туфли и короткая туника из оленьей замши.

— Джоссерек… — сказала она.

Кровь бросилась ему в лицо, он подошел к ней, и первый поцелуй был долгим-долгим. Но вот он опомнился, прикрыл дверь и снова повернулся к ней.

Она со смехом оттолкнула его.

— Потом. В более подходящем месте. Скоро. — И вдруг, сразу став серьезной, спросила: — Ну, как вы тут жили?

«Она спрашивает не обо мне, — эта мысль резанула его, как нож. — Хотя…»

Когда она уделяла ему столько же внимания, сколько и своим мужьям, он верил, что ласки ее искренни, хотя никогда не смел даже подумать, что ее чувства зашли так же далеко. Сама возможность любовного плена ушла для него вместе с юностью, а рогавикьянцы, похоже, не признавали такой возможности ни в каком возрасте. Если даже они допускали более глубокое чувство, чем простая привязанность или преданность, то они не распространяли его за пределы своих семей. Не стоило удивляться радости, которую испытывала Дония от общения со своими мужьями. И бесполезно было к ним ревновать. Это были славные парни, они сердечно принимали Джоссерека, принимали и его связь со своей женой; более того, они изо всех сил старались продемонстрировать ему свою дружбу.