Она стояла в полумраке под цветущей яблоней, и лепестки падали сверху после каждого порыва ветра. Зима кончилась. Скафлок жил в весне, в туче и в тени, в рассвете и закате солнца, в диске луны, говорил голосом ветра и смеялся вместе с морем. В бесконечном танце времен года через несколько месяцев должна прийти зима, за ней следующая, но она носила под сердцем прошлое лето, и все те, которые еще наступят.

Торкел готовился к торговому плаванию на восток, которое давно замыслил вместе с сыновьями. Это не нравилось Аудуну, и в конце концов он сказал отцу:

— Я не могу плыть.

— Что это значит? — воскликнул Торкел. — Ты, который больше всех нас мечтал об этом, теперь хочешь остаться дома?

— Ну… кто-то должен же здесь быть.

— У нас хорошие дружинники.

Аудун отвернулся.

— У Орма были не хуже.

— Наше имение меньше, чем у Орма, и значит, ближе к соседям. А кроме того, вспомни, что после нападения люди решили держать стражников на берегу. — Торкел быстро взглянул на сына. — Что тебя гнетет, парень? Говори правду! Ты боишься схватки?

— Ты же знаешь, что нет! — возмутился Аудун. — Хотя я никогда еще не проливал крови, но убью любого, кто это скажет. Просто я не хочу плыть в этом году, вот и все.

Торкел кивнул.

— Значит, дело во Фреде. Так я и думал. Но у нее нет родственников.

— Ну и что? Земли Орма принадлежат теперь ей, а у меня появятся деньги, когда в следующем году я поплыву с вами.

— А как же ребенок, зачатый бродягой, о котором она ничего не говорит, но, похоже, постоянно думает?

Разгневанный Аудун опустил голову.

— Это вина не ее и не ребенка, которого, если уж о том зашла речь, я охотно посадил бы себе на колено. Фреде нужен кто-нибудь, кто сможет помочь ей… да, помочь забыть о мужчине, который бросил ее. Если бы я мог найти его, ты увидел бы, как я боюсь схватки!

— Что ж, — Торкел пожал плечами. — Я могу приказывать тебе, но не твоему сердцу. Останься дома, если хочешь.

— Он помолчал и добавил: — Ты прав, обширные земли Орма не должны пустовать. А из девушки может выйти хорошая жена, которая даст тебе много сильных сыновей. — Он улыбнулся, хотя взгляд его был полон беспокойства. — Добивайся ее и завоевывай, если сможешь. Надеюсь, судьба будет к тебе добрее, чем к Эрленду.

Когда поля были засеяны, Торкел уплыл с остальными сыновьями и другими юношами. Поскольку они собирались посетить несколько стран по другую сторону Северного Моря, назад их ждали только поздно осенью или в начале зимы. Аудун печально смотрел на уплывающий корабль, но когда, повернувшись, увидел радом Фреду, решил, что поступил правильно.

— Ты действительно остался, чтобы следить за посевами? — спросила девушка.

Он покраснел, но ответил смело:

— Думаю, ты знаешь ответ.

Фреда отвернулась и ничего не сказала.

Дни становились все длиннее, и весна целиком вступила в свои права. Теплый ветер, плеск дождя, птичьи трели, обилие дичи, рыба, заполняющая реки, цветы и белые ночи… И все чаще Фреда чувствовала движения ребенка.

Но еще чаще рядом с нею был Аудун. Время от времени, в приступе раздражения, она гнала юношу прочь, и тогда его печальное лицо всегда вызывало у нее угрызения совести.

Он ухаживал за ней, сбивчиво говорил слова, которых она почти не слушала. Уткнувшись лицом в букет цветов, сорванных им для нее, она сквозь ароматные лепестки видела его робкую улыбку. Фреду удивляло, что такой рослый и практичный юноша был слабее ее.

Если они поженятся, он станет ее супругом. Но ведь это не Скафлок, а всего лишь Аудун. О, любимый!

Впрочем, со временем воспоминания о Скафлоке понемногу становились памятью о прошлогоднем лете. Они радовали сердце Фреды, но больше не ранили его, а тоска по любимому напоминала теперь спокойные воды горного озера, на которых танцуют солнечные зайчики. Бесконечно оплакивать его было бы слабостью, недостойной чувства, некогда объединявшего их.

Она полюбила Аудуна. Он будет хорошей защитой для ребенка Скафлока.

И вот пришел вечер, когда они стояли вдвоем на берегу моря, волны шумели у их ног, а солнце садилось, окрашивая облака золотом и краснотой. Аудун взял Фреду за руку и сказал:

— Фреда, ты знаешь, что я любил тебя еще до похищения, а в последние дни открыто добивался твоей руки. Поначалу ты не желала слушать, а потом не хотела отвечать. Сейчас я прошу у тебя искреннего ответа и, если такова твоя воля, не буду больше тебя беспокоить. Ты выйдешь за меня, Фреда?

Она взглянула ему в глаза и произнесла тихо и отчетливо:

— Да.

Конец лета на севере Англии был холодным и дождливым. Днем и ночью ветер хлестал альвийские горы, окутывая их серостью, разрываемой яркими молниями. Тролли редко осмеливались покидать Альвгейт, поскольку отряды их врагов были слишком многочисленны, хорошо вооружены и устраивали хитрые засады. Поэтому тролли бродили по замку, пили, играли, ссорились и снова пили. Мрачное настроение, охватившее их всех, превращало любое слово в повод для схватки не на жизнь, а на смерть. Одновременно их альвийские любовницы стали такими коварными, что дня не проходило без разрушенной дружбы, а то и поединка из-за женщины.

Тревожные слухи носились по темным коридорам замка. Иллреде пал, и его голова лежала в бочке соленой воды, становясь на время битвы вражеским знаменем. Новый король Гуро не мог удержать армию, как это удавалось Иллреде, и после каждого боя поспешно отступал. Демон на огромном коне с адским мечом и сердцем вел альвов к победе над двукратно превосходящим их противником.

Кое-кто утверждал, что Вендландия пала, а грозный вождь альвов окружил там троллей и не пощадил никого. Говорили, что можно было пройти по трупам троллей из конца в конец того страшного поля.

Другие утверждали, что крепости в Норвегии, Швеции, Готландии и Дании были атакованы и пали так же быстро, как до этого сдались троллям, а их гарнизоны были полностью вырезаны. В Ютийской бухте враг захватил целый флот, который использовал потом для нападений на сам Троллхейм.

Союзники и наемники, еще оставшиеся в живых, покидали троллей. Шептали, что отряд шенов выступил против соратников-троллей в Гардарике и перебил их. Восстание гоблинов стерло с лица земли три города — а может, пять или дюжину — в самом Троллхейме.

Альвы ворвались в Валлонию вслед за отступающей армией троллей, и отход этот окончился сокрушительным разгромом, а потом и резней, когда отряды троллей оказались припертыми к морю среди кромлехов и менгиров[22] Древнего народа. По замку ходили слухи о страшном коне, давящем воинов, и о еще более ужасном мече, рубившем металл, словно тонкую ткань, и никогда не тупившемся.

Вальгард становился все угрюмее и неразговорчивее, но старался хоть как-то поднять дух троллей.

— Альвы перегруппировались, — говорил он, — и обрели кое-какую силу. Ну и что с того? Разве не видели вы, как мечется умирающий перед смертью? Они напрягают последние силы, но этого всегда оказывается слишком мало.

Впрочем, кое-что тролли знали точно: все меньше кораблей добиралось до них через Пролив и с восточных морей, и привозили они все более мрачные вести, и в конце концов Вальгард запретил своим воинам разговаривать с их командами; что альвийские изгнанники под предводительством Флама и Огненного Копья с каждой ночью становились все более дерзкими, так что теперь даже целая армия не была в безопасности от выпущенных из засады стрел или быстрых конных или морских рейдов; что ирландские сиды вооружались как для войны; и что усталость, отчаяние и ненависть к товарищам ширились среди троллей как огонь, подстегиваемые интригами альвинь.

Вальгард бродил по замку от самых высоких башен, где гнездились теперь вороны и стервятники, до глубочайших подземелий — прибежищ жаб и пауков, рыча, колотя и даже убивая в приступе ярости. Он чувствовал, что его давят стены Альвгейта, изгнанники, набирающие силу отряды короля альвов и вся его жизнь. И ничего не мог с этим поделать.