Когда подъехали гости, он замолчал, почувствовав перемену. Мгновенно повсюду стало совсем тихо. Тишина установилась сразу, так бурный поток, попадая в запруду, сразу же затихает. Потом один высокий мужчина оторвался от своей работы. Работа была нелегкой, поэтому он был совершенно раздет. Несмотря на то, что его рыжие волосы и борода были тронуты сединой, на вид ему было лет тридцать, а то и меньше. Его тело, если не считать сморщенного шрама на правом бедре, было телом молодого человека.

— Дония, — сказал он тихо-тихо.

— Ивен, — так же тихо ответила она и спешилась.

«Это ее первый муж», — вспомнил Джоссерек.

Дония и Ивен взялись за руки и с минуту смотрели друг другу в глаза. Потом они двинулись к другим членам семьи. Муж Орово, некогда он добывал металл в Рунге, коренастый блондин; муж Беодан, еще молодой человек, заметно моложе ее, худой и слишком смуглый для северянина; муж Кириан, чьи рыжие волосы были заплетены в косы — он был лишь на год старше ее старшего сына. Младшие дети по праву сразу бросились в объятия матери, она перецеловала их всех: Вальдеванию, которой было четыре года, Лукеву, семи лет от роду, Гильеву, одиннадцати лет. Сыну Федору было уже пятнадцать, он мог и подождать немного, как и Жано, у которого уже была жена и ребенок.

Когда Джоссерек увидел, как все они окружили Донию, гордую своей большой семьей, он вспомнил миф народов Феллинского океана. Миф об Эле, чудесном дереве, плоды которого олицетворяли Семь Миров. Когда наступит конец света, шторм Хидран сорвет их с ветвей.

Он услышал радостную скороговорку Кириана: «Мы что, должны ждать до захода солнца, пока ты пригласишь нас домой?» Он также слышал, как она ответила: «Жди своей очереди, а очередь…» Джоссерек не разобрал конца фразы.

Беодан обнял ее сзади, запустив ладони под рубашку. Он тоже говорил что-то, чего Джоссерек тоже не мог понять, но слова мужа заставляли ее рычать, как счастливую львицу. «Да, я читал, мне говорили, — вспомнил Джоссерек, — у здешнего народа был свой диалект, поколение сменяло поколение, пока этот диалект не превратился в абсолютно новый язык, на котором говорят только люди их крови. Вот уж не думал, что это так сильно заденет меня.»

Когда он подумал, что Дония отсутствовала четверть этого жестокого года, даже не зная, кто из ее близких жив, а кто нет, он решил, что все вели себя очень сдержанно.

«Из-за меня, — подумал он. — Или, может быть, не только из-за меня? Ведь здесь и другие люди.»

Ближе остальных к ней стояли четверо одиноких родственников, которые тоже входили в число ее домочадцев. «Нет, — признал он, — одинокими их не назовешь — служанка, чей взгляд обещает много чего, решительная женщина — охотница, умелый плотник, властный управляющий.» Потом Донию приветствовали члены других семей. Насколько он мог судить — а разобраться во всем этом становилось все труднее и труднее — их отношение к Донии подтверждало, что она их вождь. «Нет, „вождь“ — не то слово. Ни один рогавикьянец никогда ни над кем не властвовал». Позднее он обнаружил, что даже отношения между родителями и детьми складывались на добровольной и взаимной основе, хотя распространение родственных связей сглаживало острые углы. Все жители Аулхонта и большая часть жителей Гервара очень высоко ценили ее совет, соглашались с ее решениями, считались с ее действиями. Ее возвращение доставило всем огромную радость.

Им нужно было, чтобы кто-нибудь вдохнул в них веру в победу. Очень долго они рассказывали о том, что произошло в последнее время. Гарнизоны противника овладели всем течением реки Югулар. Солдаты продвинулись еще дальше, они свирепствовали, жгли, убивали. Сопротивление стоило северянам многих жертв, изрядно ослабило их, но они не покинули этих мест. Каждая стычка делала их опытнее и мудрее, каждый следующий бой все дороже обходился врагу. В руках имперцев оказался личный зимний сад Донии и его окрестности. Несколько дней назад они согнали с насиженных мест два братства — Броукен Экс и Фалрмур. Это известие получено от пленных имперцев. Члены арванетской Гильдии были либо подкуплены, либо испугались мести. Как бы то ни было, они охотно сообщили, что вождь захватчиков планирует пройти на восток через тундру и захватить Неизвестный Рунг.

Возвышаясь над своими людьми, которые сидели на земле, Дония кивала головой.

— Ничего утешительного я и не ожидала, — спокойно сказала она. — Джоссерек прав. — Между делом его успели представить. — Ни один народ не в состоянии в одиночку одолеть этих волков. Надо собрать общее собрание земляков, но не в конце лета, а сразу, как только будут оповещены собратья в Сондр Кэттл.

— Это возможно? — мягко, как обычно, спросил Ивен.

Губы Донии сделались тонкими, едва прикрывая зубы:

— Я расскажу вам все, и вы поймете, что это необходимо. — Она тряхнула головой, широко раскинула руки и воскликнула: — Но не сейчас. Прежде чем я сообщу вам эту страшную весть, пройдет день и ночь. О, отцы моих детей… — дальше Джоссерек не понял ни того, что говорила она, ни того, что ей отвечали. Он стоял, чувствуя себя совершенно одиноким.

Пока ее люди готовили еду, питье, лампы, меха, палатку, фургон, лошадей, пока им весело помогали их друзья, Дония играла со своими детьми и внуком. Несколько человек подошли к Джоссереку. Они разговаривали с ним охотно, но, как он и предполагал, сдержанно, предлагали свои услуги и помощь.

Когда Дония удалилась со своими супругами, начали прибывать люди Вайлдгейта и Дьюфола Дэйла, чтобы встретиться с гостем.

Лагерь погрузился во тьму, и на небе высыпали звезды, когда единственная сестра Донии, Никиттэй-охотница, отвела Джоссерека в сторону и прошептала:

— Она спросила меня, хочу ли я. А я очень хочу.

— Не этой ночью, — выдавил он. Он не чурался хороших манер и, конечно, поблагодарил бы ее, если бы знал, как это сказать по-рогавикьянски.

Помня, какое впечатление произвел на Донию план Сидира истребить всех животных, Джоссерек мог предполагать, как воспримут его жители стоянки. Реакция жителей Данхета была не менее сильной. Кое-кто из жителей просто взорвался от негодования, воздух наполнился яростными криками.

Крона нашла этому объяснение: «Сама я не потеряла голову от ярости, хотя потрясение было велико. Большинство этих людей, как и я, живут не охотой. Охотой живут охотники, хотя охота — это скорее состояние души, чем просто промысел. Для таких людей зрелище бегущих животных — смысл их существования. Но стоянки — это всего лишь скопище строений, да еще место, где занимаются разными ремеслами. Если хозяева стоянки потеряют все это, они выстроят новую стоянку где-нибудь в другом месте, и святость родовых владений при этом затронута не будет». Было ли слово, которое она употребила, синонимом слова «святость»?

Позже Дония призналась Джоссереку, что не была уверена в правильности догадки Кроны. — Я никогда бы не подумала, что слова могут поразить меня, как удар молнии, как это было сначала. Я могла бы смириться с угрозой вторжения, да, пока это не касалось Гервара, смогла бы сохранить самообладание. Может быть, это потому, что в прошлом мы отражали любое вторжение, а значит, и в будущем посягательства на нашу землю не нанесут нам серьезного ущерба? Я не знаю. Я знаю только одно — это касается и животных тоже — в моих силах сохранять присутствие духа и оставаться жизнерадостной, пока я твердо уверена, что мы сможем остановить натиск. Может быть, я просто не могу поверить, что нас могут завоевать. Больше она ничего не сказала, ибо не могла полностью раскрыть перед ним свое сердце.

Когда она, взобравшись на фургон, обратилась к жителям лагеря, она первым делом потребовала, чтобы ни у кого из собравшихся не было при себе оружия. Услышав о планах завоевателей, некоторые начали кричать и метаться по равнине, как и она сама в свое время, впивались в дерн ногтями и зубами, кто-то уносился прочь на лошади, неистово нахлестывая ее, но большая часть осталась на месте, выражая свое отношение к известию лишь неровным гулом, кое-кто плакал, старики закрывали лицо руками и уходили.