Он миновал недавно построенный канал, разделявший лесной заповедник и земли предместья. Мимо проплывали имения с тщательно ухоженными садами. Движение на Королевском канале уже началось — он постарался проплыть мимо побыстрее — потом миновал Западный канал с высокой аркой перекинутого через него моста. Параллельно каналу шла дорога. А далее — Вестрич, бурьян, кустарник, болото, карликовые дубы и пихты, бегущие по направлению к невидимому Унвару. Каналы выходившие на противоположный берег вели в город. В их устьях возвышались башни, стены, некоторые каналы были перекрыты решетчатыми воротами. Сигейт, Грэнд Бэстион, Литл Бэстион. Пушки, катапульты, шлемы и наконечники копий ярко блестели в лучах рассвета, знамена Империи развевались на сыром порывистом ветру.

Когда солнце взошло, он решил, что заплыл достаточно далеко. Эту часть города явно населяет всякий сброд. Честные люди сюда по доброй воле не пошли бы. В северной части города было бы безопаснее — район Холлоу Хаузис, по слухам, был почти заброшен, — но что бы он там ел? Он причалил к невысокому пирсу. Тот был каменный и меньше пострадал от времени, чем деревянный паром, хотя железные кнехты, планки и кольца давным-давно исчезли, да и сарай позади него пустовал. Джоссерек на мгновение задержался в своем ялике, размышляя, не стоит ли привязать его, чтобы потом продать. Нет, лучше, чтобы он исчез… пусть плывет. Может быть, законный владелец отыщет его.

Он спрыгнул на берег.

— Стой, — раздался голос. — Брось цепь. Не двигай руками и не пытайся достать нож.

Очень осторожно он подчинился, потом медленно повернулся и увидел троих мужчин, которые пристально следили за каждым его движением.

Зимние снегопады уступили место дождям и туманам, которые крались по извилистым улочкам, превращая стены в тени, а людей — в призраков. Почти с самого первого дня, когда его армия, переправившись на плотах через Лагун, прокладывала себе путь к сердцу древней твердыни, поднимая над ней свои победоносные знамена, Сидир испытывал острое беспокойство. Он не так часто вспоминал блеск лакированных безделушек и парадные церемонии Имперского двора в Наисе, хотя там Недели, его молодая жена из древнего рагидьянского рода наградила его худеньким малышом, как Черный Занга-зенг, где Энг, жена его молодости, жила со своим крепким потомством из шести человек среди покрытых снегами вершин вулканов. Но еще чаще он вспоминал горы, окружавшие город Хаамандур, пастбища, где паслись табуны лошадей, селения баромьянцев, в которых под бриллиантовыми звездами сверкали костры и бурлило веселье, вспоминал ковбоев и пастушек, одинаково вооруженных и не боящихся ничего; стада, которые они пасли, скачку на ветру под музыку своры гончих до тех пор, пока где-нибудь у воды они не находили дикого кабана или оленя; и тогда он брал свое копье… В Арванете он частенько вспоминал поговорку своих горных сородичей: «Рысь захватила клетку.»

С утра было ясно, облака собрались только к обеду, их пригнал ветер, дующий с болот Унгара и пахнущий ими. Теперь небо низко нависло над землей, мрачная стена с запада надвигалась все ближе, сверкали молнии, погромыхивал гром. Несмотря на широкие окна, в Лунном Зале по углам сгустилась тьма. Лиловые стены, расписанные серебром, выглядели уныло.

Но буря несла не столько грозовую свежесть, сколько влажную летнюю духоту.

Сидир подался вперед, его пальцы сжали водяных мокасиновых змей, вырезанных на подлокотниках кресла.

— Я правильно понимаю вас, Ваша мудрость? — спросил он. Сделавшись наместником Императора, он за несколько месяцев стал почти свободно говорить на языке Арванета, однако его речь до сих пор казалась грубоватой из-за неистребимого баромьянского акцента. — Совет не одобряет имперскую инициативу?

«Кажется, я взял верный тон, — подумал он. — Не слишком жесткий — я мог бы просто смести эту теократию, срубив пару-другую голов, если бы мне, если бы Империи не было нужно это сотрудничество. И все-таки, они должны все время помнить, кто здесь хозяин. Или, может быть, следует разговаривать с ними помягче? Эти люди так чужды нам!»

Эрсер Эн-Гаван посмотрел на него странным взглядом. Сидир не мог сказать, что было в этом взгляде: угрюмость, хитрость, презрение, испуг или что-то еще. Это был мудрец средних лет — темная раздвоенная бородка, глубокие морщины залегли на желтоватом лице по сторонам аккуратного носа и рта, на руках они образовывали частую сеточку. Пальцы с розовыми ногтями он сложил домиком. Он носил подобающую его званию серую мантию до пят, точнее, до кончиков туфель с загнутыми носами. На цепочке висел дымчатый хрустальный шарик, на котором была выгравирована карта мира, такая древняя, что даже беглым взглядом можно было определить доледниковые очертания материков. Это был Святейший Советник Мира.

Сидир считал его главой города-государства по гражданским делам, и это позволяло Эрсеру заниматься чем-то конкретным, чего не могли себе позволить другие епископы. Если рассматривать его, как советника по делам божественным, то следовало учесть, что вся религиозная жизнь Арванета давно свелась к взаимным интригам между конфессиями в то время, как население увязало в суевериях, ересях, неверии или поклонялось неизвестным богам. Не стоило рассматривать его и как военного советника — со времени завоевания города Империей он сложил с себя ответственность за военные дела, оставив за собой лишь ничего не значащий титул.

Хотя Великий Мудрец из Совета и председательствовал на этом маленьком собрании из трех человек, он являлся лишь номинальным главой города. Его предшественник возглавил движение сопротивления имперским захватчикам, но мирно почил в почетном заключении после победы. Сидир не уточнял, как это случилось. Вряд ли то интересовало и Юрусана Зот-Зора. Достаточно было одного намека подчиненным Сидиру рагидьянцам, а уж они сами хорошо знали, что надо делать в таком случае. Городские аббаты выбрали главой государства безвредного мямлю, которого тактично предложили завоеватели.

Поэтому Эрсер Эн-Гаван что-то значил для бывших правителей Арванета. Разумеется, иногда он собирал своих единомышленников; на этих сходках они спорили о том, как они могли бы организовать борьбу против завоевателей. За минувшие полтора года он принес немало пользы местной аристократии. Его обходительность, умение дать здравый совет, его личные идеи, слишком тонкие, чтобы принять их за высокомерие, склоняли завоевателей к новым и новым уступкам.

Тем более удивительными казались его сегодняшние слова.

— Главнокомандующий знает, что мы никогда не усомнимся в мудрости указа, исходящего от Славного Престола.

— Его речь напоминала змею, скользящую по шелковому ковру. — И все-таки… извините за то, что я прошу разъяснений… является ли предлагаемая кампания непосредственной волей Императора, или же это… решение администрации, вынесенное официальными лицами, которые могут ошибаться… скажем, на правительственном уровне?

Сидир громко рассмеялся.

— Эрсер, ты спрашиваешь, мой это приказ или нет? А если нет, то насколько высоко стоят те, против кого ты собираешься выступить, отказываясь выполнять его?

— Нет, нет! О Боже, который превыше всех и вся, скажи Его Величеству, что я говорю только то, что думаю. Главнокомандующий и… — едва заметное колебание и слабое движение прикрытых веками глаз в сторону Юрусана, — представляют здесь Славный Престол. Поэтому их обоюдное желание не встретит ни малейшего противодействия. Но они настолько разумны, что готовы прислушаться к голосу Совета, который, смею напомнить, наследует тем, чьи предки тоже имели… кое-какой опыт в делах Империи.

Юрусан сидел неподвижно. Застывшее лицо, застывшая фигура. Вероятно, он, как учил Философ, размышлял о Девяти Принципах Достоинства, руководствуясь которыми можно снести и более серьезное оскорбление, чем то, которое нанес Эрсер. Дав своему соправителю несколько секунд на ответ, Сидир ответил сам: