Она видела движение, видела людей, но не слышала никаких звуков, совсем никаких. Может быть, он прав, — подумала Талли. — Может быть, я и правда в шоке. Интересно, она чувствовала то же самое, когда отстранялась от нас в раннем детстве, отстранялась из-за того, что наши голоса не доходили до ее сознания? Интересно, так у нее было, когда она маленькой девочкой пыталась укрыться от целого мира?

— Мисс Мейкер, — донеслось откуда-то издалека, — Мисс Мейкер! Не могли бы вы рассказать нам, что тут произошло? Я знаю, как вам тяжело, но вы должны попытаться. Пожалуйста, мисс Мейкер.

«Я здесь не для того, чтобы смотреть за ней, — хотела она сказать. — Я не обязана за ней присматривать. Я не могла удержать ее. Не могла».

— Не знаю, — сказала она. Вы звонили мистеру Мандолини?

— Мы позвоним. Мисс Мейкер, вы были здесь, когда это случилось?

«Да, конечно, — подумала она. — И даже помогла ей. И я, и ее мать, мы обе. Помогали ей, а потом смотрели».

— Был ли это несчастный случай? — говорил полицейский. — Вот что мы пытаемся выяснить. Что нам записать в рапорте? Мог это быть несчастный случай?

Талли медленно покачала головой и встала. Голова кружилась, как в те дни, когда она исцелялась. Она снова села. Ах! Так лучше. Но дыхание слишком частое. Она потрогает свою руку. Рука была холодной и липкой.

— Послушайте, я ведь в шоке, правда? Сейчас я не могу быть вам полезной. Но знаете… — ее голос слегка прервался, — она была примерной католичкой. Может быть, если вы запишете, что это был несчастный случай, ее разрешат похоронить рядом с церковью? Вы же знаете, как церковь неодобрительно относится к… «не несчастным случаям». Поэтому, может быть, вы могли бы сделать это, как вы думаете?

Талли посмотрела ему прямо в лицо и увидела, что в глазах его стоят слезы.

— Мисс, — произнес он, — я — полицейский офицер. Я обязан выполнять свою работу. И обязан записать в протоколе то, что случилось в действительности. Мне очень жаль, мисс.

Взгляд Талли стал жестким.

— В таком случае, запишите, — сказала она. — Это был несчастный случай. Она играла с пистолетом, — я даже не знала, что у них в доме есть оружие. Это был несчастный случай. У нее было все, что только можно пожелать. Знаете, мы собирались в Калифорнию. Она должна была говорить прощальную речь на выпускном вечере.

Талли посмотрела на свои руки, ее снова затрясло.

— Хорошо, мисс, хорошо, — сказал полицейский и положил руку ей на плечо. — Все в порядке.

Вскоре все они ушли. Даже толпа перед домом рассосалась. Что ж, почему бы и нет? Представление окончено. Ведь они собрались смотреть, как две пары носилок закатили в машины скорой помощи. Снова взвыли сирены, и кортеж отправился в больницу Стормонт-Вэйл — полицейская машина ехала впереди, расчищая дорогу. Толпа перед домом сделала единственную уступку приличиям — они во всяком случае не захлопали, когда представление было окончено. Талли не поехала в госпиталь. Она решила, что, если она в состоянии ходить — значит, можно не ехать. Если она в состоянии разговаривать — может не ехать. И к тому же в больнице, а потом в полицейском участке придется много разговаривать. Поэтому она закрыла парадную дверь своего обожаемого дома на Сансет-корт и осталась внутри.

Она вернулась в гостиную, снова села на диван и прислушалась к дому. Звуков было немного. «Да я и не жду, — подумала она, — чтоб было, как раньше. И знаю, что здесь больше никогда не услышать прежних звуков».

Талли сидела на краешке дивана, выпрямившись и положив руки на колени. Потом встала и включила телевизор. Включила на полную мощность и уставилась в него. Из-за телевизора Талли не слышала очень многих вещей. Она не слышала, как позвонили в дверь и как зазвонил телефон в передней, не слышала, как били часы, не слышала даже крика, бившегося у нее в голове. «Я не в шоке, — твердила она себе. — Я не в шоке. Я НЕ В ШОКЕ».

Через некоторое время, когда солнце перестало заглядывать в окна гостиной, Талли подумала: «Может, пойти домой? Я могла бы пойти домой. Здесь больше нечего делать».

Однако кое-что нужно было сделать. Сделать для… мистера Мандолини. Талли хотела хоть чуть-чуть облегчить его участь. Когда она подошла к лестнице, сердце начало отказывать. «Я не могу туда подняться! Я не могу туда подняться во второй раз!»

Но потом она подумала: «Я уже говорила это. Четыре часа назад. И самое худшее уже позади. Нет, — подумала она тут же, — худшее — не позади».

И потому Талли стала подниматься по лестнице. «Может, мне не следует ничего трогать, — думала она. — Может быть, полиции нужно, чтобы все осталось как есть? Может, это понадобится им как вещественное доказательство? Нет, тогда бы они сказали. И не будет никакого суда. Потому что нет обвиняемого. И нет истца».

Она медленно волокла себя по ступенькам. Наверху все двери были закрыты. За исключением ванной. Из ванной комнаты свет падал в коридор, и Талли подумала: все выглядит как обычно. Нормально. Дверь слегка приоткрыта. Тишина в ночном доме. Будто это ничей дом.

Талли стиснула кулаки и с трясущимися губами и руками оглядела ванную. Полиция или, может быть, врачи открыли- окно. Но свежий воздух не помогал.

Талли упала на колени и подползла ближе. Она стояла на коленях в луже засыхающей крови и плакала. Она лежала ничком на полу и, рыдая, терлась лицом и руками об это месиво — все, что осталось от ее Дженнифер.

— О Мандолини, Мандолини, — шептала она, — я даже не обняла тебя в последний раз, свинья ты. Я даже не по- гладила твою бедную голову. Она все время держала тебя, а потом они тебя забрали, и взгляни, что у меня от тебя осталось. Ты только посмотри, что у меня осталось от тебя, Мандолини…

Талли долго лежала, прижавшись лицом к полу, — она лежала так тихо, что, казалось, жизнь оставила ее.

Но потом Талли Мейкер встала и сделала глубокий вдох. Она собрала все коврики, полотенца, сняла душевую занавеску и крышку от унитаза, отнесла все это вниз и выбросила в большой черный пластмассовый ящик. «Мы собирали в эти ящики осенние листья, — вспомнила Талли. Осенние листья». И опять у нее подкосились ноги, и ей пришлось схватиться за стул, чтобы не упасть, чтобы не потерять сознание, не потерять сознание, не потерять сознание. Нет. Нет. НЕТ.

Поднявшись наверх, Талли достала из-под раковины губку, наполнила ведро холодной водой и начала отмывать ванную. Она вымыла ванну снаружи и сменила воду в ведре. Стена около унитаза — еще раз сменила воду. Унитаз и пол — три раза сменила воду. Дальние стены, внутри ванны, пол — четыре раза сменила воду. Талли понадобилось десять ведер воды и сто тридцать минут, чтобы отмыть ванную комнату от останков Дженнифер. Когда Тони Мандолини пришел домой, Талли все еще была в ванной, с маниакальным упорством выискивая то там, то тут коричневые пятна и стирая их.

Она поднялась с пола, обернулась и… вот он, стоит в дверях и смотрит на нее, совсем уже старый человек.

— Что с тобой, Талли? — прошептал он. — Ты вся в крови.

Тони рассказал ей, что ему позвонили из полиции и он ездил в госпиталь на опознание дочери, посидел немного с Линн, оттуда поехал в полицейский участок, заполнил протокол, подписал бумаги и получил назад основное вещественное доказательство, после чего поехал домой.

Талли и мистер Мандолини еще немного посидели рядом. Тони выключил телевизор, и на этот раз они оба услышали телефонный звонок. Она посмотрела на него. Он покачал головой. Когда звонки прекратились, Тони выдернул шнур из розетки.

— Талли, останься здесь, переночуй здесь, если хочешь, если можешь. Мне сейчас нужно поспать. Оставайся. Пожалуйста.

И она осталась. Она снова включила телефон, чтобы позвонить матери и сказать ей то же, что и всегда, — что она остается у Джен. «В будний день?» — спросила Хедда, но дальше этого ее интерес не распространился.