— Так, — решил Робин, — раз ты неважно себя чувствуешь, полагаю, тебе не стоит сегодня готовить.

Талли пристально посмотрела на мужа, но он лишь закатил глаза и пошел заказывать пиццу по телефону.

На следующий день Талли сказалась больной и провела весь день в постели, читая и подскакивая к входной двери, чуть только послышатся шаги во дворе. Милли, весь день вполглаза приглядывавшая за Талли, ворчала за ланчем, что, похоже, не одной Хедде в этом доме требуется сиделка. Наступило четвертое июня, затем пятое, шестое, а Джека все не было.

Седьмое июня пришлось на субботу. Робин уехал играть в футбол и забрал с собой сына. Талли сидела то на кухне, то на заднем дворе не в состоянии чем-либо заняться. Она не могла ни есть, ни пить. Она подумывала, не вынести ли качалку на веранду перед домом, но вдруг он подумает, что она страстно ожидает его прихода. И хотя она совсем извелась за последнюю неделю, ей очень не хотелось, чтобы Джек узнал об этом.

Робин вернулся очень поздно. Приподняв занавеску, Талли из-за занавески увидела, как он идет по двору со спящим ребенком на руках. Она бегом бросилась в спальню и притворилась, что спит.

В воскресенье, восьмого июня, Талли пошла в церковь Святого Марка. В белом платье, с букетом белых роз, почти не чувствуя под собой ног. Анджела была здесь, а Джек так и не появился.

И тогда Талли предприняла единственное за истекшие восемь дней целенаправленное действие: она оттащила от могилы проржавевшей, простоявший там уже семь лет стул, затолкала его на заднее сиденье «камаро» и увезла его домой. Белые розы она положила на землю возле памятника.

— Ты так быстро вернулась? — удивился Робин, заходя в гараж, где Талли пыталась отчистить ржавчину металлической мочалкой. Все пространство наполнилось душераздирающими звуками.

— Что ты делаешь, Талли? — удивился Робин, подойдя к ней.

— Нельзя, чтобы он так выглядел, — с болью в голосе ответила Талли, — а покрасить некому. — Она подняла голову как раз вовремя, чтобы успеть поймать свирепый взгляд Робина, которым он наградил ее, прежде чем развернуться на каблуках и уйти домой.

«Он не заслужил этого, — думала Талли, возвращаясь к прерванной работе. — Но вообще-то он много чего не заслуживает.

Я хотела бы знать, — продолжала она размышлять, посыпая стул чистящим порошком, — хотела бы я знать, что ж, теперь так и будет каждый год? Моя жизнь так и будет сплошным ожиданием от января до июня и от сентября до декабря? А если в этом году он вообще не приедет? Во что превратится моя жизнь?»

Девятого июня Джека все не было, и Талли опять начала видеть сны. Но и во сне он не приходил. Всю ночь с воскресенья на понедельник просидела Талли в слезах на своем подоконнике. И следующую ночь, и следующую тоже. Она не хотела ложиться спать, не хотела видеть сны, в которых не было Джека. Она страстно мечтала, чтобы он пришел к ней во сне, пусть даже затем, чтобы убить ее.

К среде Талли успокоилась. Думая только о нем все четыре месяца, бросаясь со всех ног к двери при каждом звонке, просматривая всю почту тщательнее, чем это делают таможенники, Талли поняла, что он не приедет и ей надо как-то привыкать к этой мысли и жить дальше. Но в пятницу вечером, перед тем как лечь спать, Талли, как в детстве, сложила руки и горячо взмолилась в душе: «Милостивый Боже, когда я засну, пусть он придет ко мне, пожалуйста, позволь мне увидеть его лицо, его руки, его тонкие пальцы. Пожалуйста».

В субботу утром Талли провалялась в постели до одиннадцати. Около девяти она уже вставала, чтобы одеть Бумеранга в его спортивный костюмчик и накормить его и Робина овсяной кашей и яичницей. В последние четыре месяца Талли обнаружила, что муж и сын охотно едят овсянку и яичницу. И хотя овсянка обычно была слишком густой, а яичница суховатой, они с удовольствием съедали все и даже просили добавки.

После того, как мужчины ушли, Талли снова забралась в постель. Она не смогла заснуть, но и не проснулась окончательно. Ее охватило какое-то странное состояние — смесь усталости, дремоты и лени, когда сознание едва пробивается через обрывки сновидений. Поэтому, когда под самым окном заскрипели тормоза и хлопнула дверца машины, Талли не обратила внимания. Ей казалось, что это лишь отрывок сна.

Но вот Талли услышала, как скрипнула входная калитка, которую не смазывали уже несколько лет. Она соскочила с постели и выглянула в окно, выходящее на Техас-стрит.

Это был Джек. Это он закрывал за собой калитку. Джек, в белых шортах и голубой рубашке с короткими рукавами, закрывал за собой калитку Талли. Талли хлопнула себя ладонью по губам, чтобы не дать вырваться восторженному возгласу, но было поздно. Она не сдержалась и довольно громко вскрикнула. Джек поднял голову и увидел ее в окне.

— Талли Мейкер! Ты хочешь сказать, что в это прекрасное субботнее утро ты все еще не вылезала из постели?

— ІІІ-ш-ш! — сказала она.

— Я говорю слишком громко? — поинтересовался он, не понизив голоса. — Или тебя смущает то, что ты до сих пор не встала?

— Джеееееек!

— «Джеееееек!» — передразнил ее он, улыбаясь. — Может, ты все же спустишься и откроешь мне дверь, или мне сперва прочесть стишок?

Талли хотелось так много сказать ему, как-то выразить обуревавшие ее чувства, но произнесла только:

— Вот уж не думала, что ты знаешь стихи.

— Знаю ли я стихи?! Знаю ли я, Джек Пендел, стихи? Нет, конечно не знаю. Спускайся сию же минуту.

Талли показала ему язык.

— Подожди, Джек, ладно? Присядь там на минутку, дай мне немного времени.

— Хорошо, — ответил он, направляясь к веранде и не спуская с нее глаз.

Талли отошла от окна и зажала рот. Губы ее дрожали. Она бросилась на кровать, соскочила с нее, потом снова плюхнулась на матрас и попрыгала на нем, правда, стараясь производить как можно меньше шума.

«Что же я делаю? — думала Талли. — Какого черта я так бешусь? — Она уже стояла на кровати. — Но я счастлива до умопомрачения».

Потом она быстренько почистила зубы, сполоснула лицо, привела в порядок волосы, натянула персиковые шорты, футболку того же цвета и босиком сбежала вниз, перескакивая через две ступеньки.

Талли распахнула дверь и вышла на веранду. Джек сидел там, что-то насвистывая себе под нос, и даже не повернулся взглянуть на нее. Он казался таким небрежным; таким непринужденным, его улыбка была, как всегда, ослепительна. И единственное, что смогла сделать Талли, это глубоко вдохнуть и задержать дыхание, потому что на ее веранде, в ее кресле-качалке собственной персоной сидел Джек Пендел, со своими волшебными губами и зубами, со своими серыми глазами и светлыми волосами, в реальности даже прекрасней, чем в ее восторженных воспоминаниях и в ее волнующих снах.

— Ну, Талли, — мягко сказал он, — ты причесалась. Не стоило этого делать.

— Не говори глупостей. Я всегда причесываюсь.

— Это неправда. В прошлом году ты не причесывалась. Я тоже приходил в субботу, и примерно в это же время, и ты не была причесана.

— Неужели, — Талли старалась говорить как можно небрежнее, — это было год назад? Я думала, прошло не больше двух недель.

Талли подошла к нему и присела на подлокотник кресла, в котором удобно расположился Джек. Он, кстати, и не подумал подвинуться. Теперь ее обнаженные ноги почти касались его.

— Ты часто сидишь здесь? Великолепное место. Свежий утренний воздух. А какой запах!

— Правда? — Талли просто не представляла, о чем они будут говорить.

— Итак, что новенького? Давай посмотрим. Ты все еще ходишь на работу? — спросил Джек.

— Ты все еще живешь в Калифорнии? — ответила на вопрос вопросом Талли.

— Нет, все четыре месяца я провел в Мехико.

Четыре с половиной, хотела поправить Талли. Четыре с половиной.

— И как у тебя теперь со средствами?

— Я полностью разорен. Все, что я могу себе позволить, это пригласить тебя пообедать.

— Лучше сохрани свои деньги. Я сама приготовлю тебе обед.