Такое я им рассказал, оглядывая с высоты раскинувшиеся вокруг меня заманчивые просторы. То есть я скорее себе это рассказывал, а не им. Я стоял и раздумывал, произнося свои мысли вслух, и совсем забыл, что мои слова ловит целое собрание людей. Конечно, для них надо было иначе все рассказать. Для них надо было рассказать, как мы преобразили бы эту землю, заставив ее давать впятеро больше того, что она давала у них. Но я вспомнил, что среди нас, по условию, должен был здесь поселиться также Арви Сайтури. А я знаю, что такое Арви Сайтури. И, зная, что такое Арви Сайтури, я представил себе, как развернулись бы у нас дела при его добром соседстве. Именно так они развернулись бы, а не иначе. Но я для себя это представлял, а не для них. Им не обязательно было это знать. Зачем я им рассказал? Не стоило им об этом рассказывать. А секретарь райкома сразу же уцепился за мой рассказ, чтобы доказать им что-то свое. Он сказал:

— Вот видите, товарищи, к чему приводит капиталистический способ ведения хозяйства. Видите, как безотрадна картина, нарисованная здесь человеком, прибывшим из другого мира, где главным двигателем жизни является стремление к личной наживе. Это лишний раз подтверждает правильность избранного нами пути. Наш, социалистический путь развития хозяйства открывает перед нами безграничные возможности в подъеме человеческого благосостояния без ущемления интересов одних людей другими людьми.

Так примерно разъяснил он своему собранию суть мною сказанного. И, говоря это, он повторял, как видно, привычные для себя слова. Но такие слова я уже встречал у них в газетах и слыхал по радио. Для меня они тоже стали здесь привычными. И пусть эти слова таили в себе какую-то правильность, но не ими было меня в чем-то убеждать. Когда секретарь умолк, я сказал:

— Все равно отдельный хозяин добывает из земли больше вас.

Он помолчал немного, вглядываясь в меня внимательно. Должно быть, его удивило мое упрямство, и он пытался угадать, чем оно вызвано. Не знаю, удалось ли ему это угадать, но он сказал, подумав:

— Да, это так. Отдельный хозяин добивается иногда большей производительности на своей земле, чем отдельный колхозник на земле колхозной. Это мы признаем. Но в том-то и заключается наша задача, чтобы научить колхозника работать с такой же отдачей на благо общества, с какой единоличник работает на себя.

Я спросил:

— А разве работа единоличника не идет на благо всего общества?

Он опять помолчал немного, потом покачал головой и сказал с улыбкой:

— Дорогой наш финский гость. Я понимаю ваше непременное желание найти объяснение многим нашим неустройствам, как хозяйственным и бытовым, так и духовным. Но, ей-богу, мы видим их сами и всеми силами стремимся их устранить. Однако процесс этот будет нелегким и длительным. Слишком крепко засел в крестьянине себялюбец-собственник. Впитывалось это в него многими веками и, естественно, не может быть изгнано за два-три десятка лет.

Я сказал:

— А может быть, и не обязательно ломать его природу?

Но он ответил:

— Обязательно. То новое и светлое, что мы строим, требует честного и осмысленного к себе отношения. Негоже нам использовать при этом низменное стремление человека к личному обогащению и наживе.

— А кто вас обязал это новое строить?

— Кто обязал? История обязала.

— Ах, так. Строгая она у вас оказалась.

— Да, с характером старушка. Как и у вас.

— Ну, наша не будет нас торопить объединяться.

— Не надейтесь. Все мы к этому придем. Когда-то люди жили семьями и родами, разбросанные по всей земле. Тогда они тоже, наверно, думали, что так будет вечно. Но пришло время — и они объединились в племена. А племена затем составили народы. А из народов сложились нации. Пройдет еще несколько столетий — и нации сольются в единую общечеловеческую семью. Это неизбежно.

— Может быть. Но и тогда крестьянину надо позволить работать на своей земле, если эта общечеловеческая семья не захочет погибнуть голодной смертью.

— Нет, это не выйдет.

— Почему?

— О, по очень многим причинам. Хотя бы по такой, например. Ваши ученые подсчитали, что если человечество будет множиться нынешними темпами, то через сорок лет население земли удвоится. А еще через шестьсот лет оно увеличится настолько, что на каждого человека придется только по одному квадратному метру суши. Посудите сами, возможна ли будет при этом частная собственность? Это ваши западные ученые так подсчитали. Мы не присоединяемся к этому странному подсчету. Но мы пытаемся осуществить уже теперь то, к чему рано или поздно придут все другие народы. И только одно нам еще осталось преодолеть — это научить человека находить радость в коллективном труде, в труде на общее благо. И в конце концов мы добьемся и этого. Пусть несовершенно наше поколение. Может, не без пятен будет и следующее, и даже несколько ближайших к нам. Но наступит время — и явится на землю такое поколение, для которого те нормы жизни, о коих мы только еще мечтаем, станут органической потребностью. А все иные нормы способны привести лишь к тем печальным результатам, которые даже вы здесь так убедительно и красочно представили.

Вот к чему он привел опять этот разговор, используя все мною сказанное. К словам, взятым из газет, он, оказывается, умел при случае добавить кое-что другое, против чего трудно было найти сразу какие-то доводы. Недаром он звался секретарем райкома. Ухватившись за мои предположения относительно действий Арви Сайтури, он превратил это в политику, доказав людям то, на что нацелился, как видно, с самого начала.

Но я совсем не то собирался им доказать. Я собирался им доказать, что в наших руках эта земля стала бы богаче и плодовитее, чем она была у них. И я бы это им непременно доказал, не будь к нашей компании причислен Арви Сайтури. Но не мог же я сделать вид, что его нет, если мы условились, что он есть. А если он среди нас был, то не могли наши дела на этих полях пойти так, будто его не было. И я не имел права дать им какое-то другое направление даже в мыслях. Но зачем я произносил эти мысли вслух? Все повернулось наоборот в их представлении оттого, что я раздумывал об этом вслух. И, чтобы как-то исправить свой промах, я спросил секретаря райкома:

— А как развернулись бы дела у вас, если бы вы тоже поделили между собой эту землю?

Он не понял меня и переспросил:

— То есть как — поделили бы?

Я пояснил:

— А так. Распустили бы свой колхоз и опять вернулись бы к прежним временам, когда у каждого хозяина была своя земля.

Все рассмеялись после этих моих слов. Секретарь тоже посмеялся немного и потом сказал:

— Вы простите нас за этот невольный смех. Но вообразить себе столь несуразную картину для нас теперь действительно забавно. Было бы просто дико нам, опередившим на целую эпоху западный мир, начать вдруг ни с того ни с сего такое движение вспять. Нет, это исключено. Как цыпленок, выбравшийся из скорлупы, не может быть втиснут в нее обратно, так и мы навеки расстались с тесной скорлупой частного владения землей.

Такой довод он мне привел, отведя мою попытку взять над ним в разговоре верх. Но их смех все еще сверлил мне уши, и я сказал:

— Я понимаю, что это дико. Но и для нас получить вашу землю — дико. Однако я попробовал это представить. Попробуйте и вы, не откажите в несообразности, Пожалуйста.

Он развел руками и ответил с улыбкой:

— Ну, хорошо. Допустим невероятное, если вам это желательно. Поделили мы землю и возвели заборы. Но вот этот человек, например, никак не сможет прожить без того человека. Они привыкли вместе думать, решать, делиться опытом. Пройдет сколько-то времени после раздела, и они снесут разделяющий их забор, чтобы опять сходиться вместе и соображать вдвоем. То же самое я могу сказать о многих других. Наши люди не привыкли уединяться по закутам. Их непременно опять потянет к общению. Работать на полях врозь они уже давно отвыкли. И не только на полях. Возьмем, к примеру, нашего почтенного садовника Анисима Федоровича. Разве он согласится остаться один в саду, который сам когда-то насадил для себя? Он затоскует без людей, потому что ему не терпится передать свой многолетний опыт возможно большему количеству молодых садоводов. А кузнец разве согласится уединиться в своей кузнице? А пасечник — на пасеке? Даже наш дед Евграф скажет: «Это что ж такое сотворилось, желанные? Для чего ж я кирпичи готовил? На загородки, что ли? Я же для новой жизни их готовил, для дворца культуры, в котором и мне тоже хотелось заполучить свое местечко. И вдруг на тебе: опять все к старому повернулось. А я им и так по горло сыт, старым-ти». А наши молодые новаторы и рационализаторы? Разве они усидят в индивидуальных загородках, не делясь друг с другом своими мечтами и планами? Нет, у нас заборы недолго продержатся. Пройдет неделя-другая — и они полетят в стороны один за другим.