Рассказывая это, он шел неторопливо все дальше вниз, направляясь, как видно, к морю. Мне было неудобно его прерывать, чтобы ввернуть главный вопрос, и я поневоле тащился рядом. Он вел меня по каким-то другим, более коротким путям, пересекая сады и улицы наискосок. Даже речку мы перешли в другом месте, по какому-то узенькому деревянному мостику, висевшему в зелени ветвей на двух натянутых стальных канатах. Под нашими ногами он сильно заколыхался и закачался туда-сюда над желтым пенистым потоком и даже после нас еще содрогался некоторое время, словно недовольный тем, что пропустил нас и не сбросил вниз.

Я поминутно оглядывался, стараясь запомнить обратную дорогу к санаторию, и одновременно держал наготове свой главный вопрос, чтобы ввернуть его при случае в разговор. Тем временем мы прошли короткий туннель, прорытый сквозь насыпь у железнодорожной станции. В этом туннеле сталкивались два встречных людских потока, одинаково ярких и шумных. Один поток вливался в него со стороны поселка, а другой, такой же разноцветный, двигался ему навстречу от пляжей и пристани.

Мы вышли к берегу моря там, где был общий пляж. Он тянулся вправо от пристани и пестрел по всей своей длине яркостью цветных женских купальников, косынок, зонтиков и всеми оттенками загара, какие только могут принять на себя мужские, женские и детские тела. Часть этой пестроты плескалась в море, растворяясь наполовину в зелени волн. И здесь мой спутник закончил свой рассказ о распорядке санаторного дня, сказав напоследок:

— Сейчас в санатории послеобеденный отдых, но я его не признаю. В пять часов меня будет ждать чай с пирожными, в восемь часов — ужин, который по ассортименту не уступает завтраку, а в десять часов вечера — кефир с печеньем или молоко, имеющие назначение поддержать мои угасающие силы до десяти утра, когда опять приспеет время давиться завтраком. А там опять врач к себе потянет, чтобы проверить, не осталось ли в моем организме еще какой-либо хворости, помимо ревматизма, который он изгнал из меня горячими серными ваннами, и заодно начнет придумывать способ, как бы заставить меня еще больше прибавить в весе. Вот так мы и живем, если вас эта сторона нашего бытия интересовала.

Я кивнул, давая понять, что именно эта сторона меня интересовала, и тут же подступил к своему главному вопросу, спросив для начала:

— И всем другим у вас приходится такое же терпеть?

Он ответил:

— О других судить не берусь. У каждого свое отношение к безделью. Некоторым оно, возможно, и по нутру.

— Женщинам, например?

Так я спросил, подступая все ближе к своему главному вопросу.

Он ответил:

— За женщин тем более не отвечаю.

— А их много у вас?

— Кого?

— Женщин.

— Да половина примерно. В одном доме обретаемся мы, а в другом они.

— И вы, конечно, со всеми там уже перезнакомились?

— Естественно. Три недели — срок немалый.

И тут мой язык уже приготовился произнести слова последнего и самого главного вопроса: «А не знаете ли вы там одну такую…?». Но в это время он скинул пижамную куртку и принялся стягивать майку. Я помолчал, выжидая, когда его уши освободятся. А он, бросив майку на песок, сказал:

— Как видите, мы еще и купаемся и загораем. Иногда ездим куда-нибудь в горы смотреть озера, водопады, ущелья. По вечерам ходим в кино или гуляем в парке. Вот вроде бы и все. Хотите купаться?

Я замотал головой, хотя пот лил с меня градом и купанье было бы весьма кстати. Но мне не терпелось пойти скорее в обратный путь к санаторию, только следовало выяснить один вопрос. Я раскрыл рот, но в это время за моей спиной раздался громкий протяжный возглас:

— Генацва-а-ле!

Я оглянулся и увидел высокого русоволосого парня в белых брюках и в белой рубашке-безрукавке. Он протягивал моему спутнику длинную загорелую руку и широко улыбался, щуря от солнца серо-голубые глаза. Мой упитанный спутник тоже протянул ему навстречу свою мясистую коричневую руку, воскликнув при этом:

— О-о! Кого я вижу! Иван!

И я не задал своего вопроса. Я забыл свой вопрос. Что-то я должен был спросить у этого загорелого тяжеловесного здоровяка в полосатых штанах и с голым животом, но забыл. Совсем забыл. Ибо рядом со мной стоял тот самый Иван.

Я сразу узнал его. На этот раз не могло быть никаких сомнений. Сходились все приметы. Он пожал руку моему недавнему спутнику, лесорубу из-под Архангельска, и потом, не говоря ни слова, пожал руку мне. И я понял, что именно эта рука сгребла когда-то за грудь железного Арви Сайтури, едва не вытряхнув из него душу.

Я мог бы еще успеть отойти от них и скрыться. Какие-то секунды для этого имелись на первых порах, пока они обменивались первыми словами. Но я упустил удобный момент. И еще не было поздно проделать это, когда мой недавний спутник предложил Ивану:

— Купанемся?

А тот сказал:

— Благодарю. Только что из воды — еще голова не высохла.

Но я и этот момент упустил. А когда спохватился наконец и начал от них пятиться понемногу, они обменялись такими словами:

— А когда дальше думаешь топать?

— Сегодня в ночь.

И тут мой упитанный лесоруб сказал, кивая на меня:

— А ты себе спутника не возьмешь ли? Вот, пожалуйста! Приехал из Финляндии и тоже путешествует. Россию хочет поближе узнать. Я уже и документы его прочел. Человек рабочий. И эмвэдэ просит оказывать ему всяческое содействие.

Иван круто повернулся ко мне, и я перестал пятиться. Не было смысла пятиться. Все равно он при желании настиг бы меня в два прыжка. Но он, кажется, не собирался меня настигать. Вместо этого он вдруг протянул мне ладонь, размером чуть поменьше лопаты, и сказал:

— Идет! Люблю и уважаю путешествующих. Рад быть полезным в меру сил и способностей.

Я взял его руку. Почему не взять руку человека, если он ее тебе протягивает? Еще старый Илмари Мурто советовал мне не отвергать руки человека, протянутой с дружбой, особенно если это рука русского человека. Я принял руку русского человека, хотя и не понимал, к чему это все клонится. А он спросил меня:

— Вы обедали?

Я не обедал и не видел причины скрывать это. Тогда он еще крепче сдавил мою руку и сказал:

— Пойдем перекусим где-нибудь и там поговорим.

Он махнул свободной рукой на прощание архангельскому лесорубу, который уже успел скинуть пижамные штаны и стоял в одних черных трусах, свисавших с его мясистых бедер наподобие двух коротких женских юбок. Тот в ответ пожелал нам счастливого пути и направился к воде, осторожно ступая босыми ногами по горячей береговой гальке и обходя лежащих и сидящих на разноцветных подстилках раздетых людей. Вид у него был довольный. Еще бы! Он очень ловко выполнил свое назначение, передав меня прямо в руки Ивана, который вел меня теперь на расправу. Непонятно было только, почему Иван собирался подкормить меня предварительно. Но и этому можно было найти объяснение. Подкормленный человек способен острее почувствовать силу наказания.

Нет, он тоже не был тем Иваном. Не подходил возраст. На войне он, правда, тоже успел побывать, но только в самом ее конце, и воевал не на земле, а летал на истребителе. И, сидя напротив меня за круглым столиком в ресторане, он признался мне, что сбил всего только два самолета противника. А после военной службы он стал работать в гражданской авиации и вот уже несколько лет возил курортников над этим побережьем, по которому теперь во время отпуска решил прогуляться пешком. Он шел от Новороссийска, ночуя где придется и задерживаясь в иных местах на два-три дня, чтобы потолкаться среди людей. Он сказал мне в пояснение:

— Не могу без людей и рад безмерно, что вторую половину пути мы пройдем, протопаем вдвоем.

Он произнес это как-то нараспев, выбирая по карточке, что нам заказать на обед. Я спросил:

— С кем вдвоем?

Он ответил несколько удивленно:

— Как с кем? Да с вами же, как вас, простите, по имени-изотчеству, уже забыл…

— Аксель Турханен, если по-фински. А по-русски меня называли Алексей Матвеевич. Но только…