Они помолчали немного. И в это время рука его, должно быть, легла ей на живот, потому что с его стороны последовал такой вопрос: «Как он там, наш третий?». И на этот раз в его голосе не было сонливости. Была нежная мужская забота. Она промолчала, вбирая в себя его нежность. Не дождавшись от нее ответа, он спросил: «Не скоро еще он составит нам компанию? И где это произойдет?». Она сказала: «И я тоже часто думаю — где? Здесь или в иных пустынях? Но потом прихожу к убеждению: а не все ли равно, правда?» — «Конечно. Он-то везде будет дома при маме и папе». — «Еще бы. Уж если мы сами всюду чувствуем себя дома, куда бы нас ни занесло, то он — тем более». — «Да. Именно — он. Я хотел бы, чтобы был он». — «И я тоже».

После этого опять послышался поцелуй, но уже тихий и спокойный, а потом ее шепот: «Ну, спи теперь, моргалочка моя. Спи, бесталанненький». На что он ответил: «Жаль, что мы не одни в комнате, а то я показал бы тебе, какой я бесталанненький». Эти слова он, должно быть, сопроводил каким-нибудь действием, потому что она зашептала совсем уже строго: «Ну, ну, спать, спать! Петя! Нельзя же…».

И опять стало тихо в комнате. Вскоре они действительно заснули наконец. Это я определил по их глубокому, ровному дыханию. Заснули крепко и безмятежно, как будто действительно находились дома, под крылышком у папы и мамы. Да, так вот они тут устроены, эти недавно рожденные и недавно выросшие здесь, в этой непонятной стране, и никакими силами этого из них теперь не выколотить. Оно вросло в них, составив с ними одно целое. Их можно было разрубить на куски, но оно останется в кусках. И если куски опять соединить в целое и спросить это целое: «Ну, как, не пора ли вернуться в свою уютную квартиру в Ленинграде, где папа и мама тоскуют и ждут, чтобы обласкать, пригреть, взять на попечение?» — то оно, это целое, приподнимется, опираясь на заново приклеенный локоть, и скажет: «Не забыть бы завтра оросить пустыню Гоби и построить на Гималаях еще пару дворцов для коммунизма». Так они теперь тут устроены, и ничем из них этого не вытравишь.

Но какие-то проблески понимания подлинной сути жизни в них все же намечались. Вот и у Петра тоже в голове кое-что прояснилось. Добрался наконец и он со своей Людмилой до самого существенного. Значит, не так уж прост он был, каким казался вначале, когда довольствовался тем, что окунал свое лицо в ее душистые косы.

А я все еще не добрался. Но близилась и моя победа. Недаром судьба устроила так, что оба мы с ней одновременно оказались в их южных краях, да еще соединенные железной дорогой, по которой поезд готовился утром пойти прямо к ней. Правда, он готовился увезти меня еще дальше от моей родной Суоми и от Юсси Мурто, но до меня ли ему было! Вместо заботы обо мне он опять, как видно, обдумывал что-то совсем другое, никак не идущее к месту. И подпирая там своей тяжелой спиной угрюмые скалы севера, он говорил Ивану: «Почти сорок лет. Для середины двадцатого века это немалый срок. Сто прежних лет могли бы уложиться в эти сорок лет, — так уплотнилось теперь время и ускорился бег событий. И только вы остановились на уровне былых веков».

В ответ на это из глубины горячих степей с ветром и пылью вынесло веселый смех Ивана и его слова: «Ништо! Это кому как покажется. Если смотреть затылком вперед, то и двадцать первый век можно за пятнадцатый принять». И опять заговорил Юсси Мурто: «Почти сорок лет владели вы этой землей, называя себя ее истинным хозяином. В цветущий райский сад можно было превратить ее за это время. А у вас она осталась такой же, как во времена татар и скифов. Чем же был занят ее истинный хозяин все эти годы?». И снова в шуме и свисте ветра выделился голос Ивана: «Ништо! Хватало дел!.. Себя спросите, по чьей вине… Одной рукой в работе, а другая, как говорится, на рукояти меча… Зато теперь занялись вплотную… и покрепче вашего…» — «Нет, не занялись. Это у вас временно… чужие люди из далекого города… не спросив хозяина…» — «Да нет же!.. Не чужие люди… Тот же хозяин… Понимать надо…» — «Понимаю. Но ведь они уйдут?» — «Уйдут». — «Куда?» — «Орошать другие степи». — «Чьи?» — «Свои». — «А эти?» — «А этим — цвести». — «Нет, не цвести им без хозяина»… — «Ништо! Хозяин всегда при них». «Где? Его не видно». — «Уметь надо видеть! Уме-е-еть!»

И долго еще в шуме и завывании ветра всплывали их голоса. Но я так и не дождался конца их спора. Сон подкрался ко мне незаметно и увлек в свое тихое царство.

Проснулся я утром довольно рано, и все-таки они уже были на ногах. Людмила успела сварить кофе. А Петр успел еще раз покопаться в своих чертежах. За завтраком Людмила опять без конца расспрашивала меня о Ленинграде, не давая Петру вставить вопроса о своих родителях. Все же я догадался сказать, что те живы-здоровы и шлют им обоим привет.

Людмила и Петр предполагали, что я приехал к ним на несколько дней, чтобы успеть как можно больше увидеть. Я не пытался их в этом разубеждать. Петр собирался в первый же день показать мне нутро своего шагающего механизма. С этим намерением он повел меня опять навстречу ветру, несущему пыль, пояснив по дороге, что пыль эта летит из калмыцких степей. Но когда мы с ним проходили мимо большого склада, обитого фанерой, нам дорогу преградил пятитонный грузовик. Он стоял поперек нашего пути, не приглушая мотора, видимо готовый тронуться. Я спросил Петра:

— Куда он пойдет?

Петр ответил:

— К себе обратно, на тракторный. Запчасти сгрузил — что ему тут делать?

— А где это — тракторный?

— Тракторный завод? В городе.

— Это там, где станция?

— Да, только в другом конце.

— Я тоже поеду на тракторный.

— А зачем, Алексей Матвеич?

— А за этим… как его… выводить всю их подноготную на чистую воду.

Он засмеялся. Но я тем временем уже подошел к машине и спросил водителя, сидевшего за рулем:

— Подвезете до города?

Тот нехотя ответил:

— Начальника спросите.

Я обернулся, ища глазами начальника. Подоспевший Петр спросил:

— Так вы это всерьез, Алексей Матвеевич? А я думал — шутите. Почему же так внезапно? Или мы вас чем-нибудь обидели с Людой?

Я сказал, пожимая ему руку:

— Нет, Петя! Вы с Людой самые хорошие люди на свете, и дай вам бог счастья. Будь у меня такие дети, я бы гордился ими. Большое вам спасибо за добрый прием. И если вы когда-нибудь приедете в Финляндию, дайте объявление по финскому радио. Я сразу появлюсь перед вами и буду вам служить, как служил серый волк Ивану-царевичу в вашей русской сказке.

Он ответил:

— Спасибо, Алексей Матвеич. Будем рады побывать когда-нибудь у вас. Но все же досадно, что вы так скоропалительно исчезаете. Ведь вы же ничего не успели здесь увидеть.

— Нет, кое-что я увидел. И еще надеюсь увидеть.

— О, так вы, может быть, вернетесь еще к нам, Алексей Матвеич?

— Может быть.

Я сказал это, чтобы как-то смягчить обиду, если она у него зародилась из-за моего внезапного решения от них уехать. А он принял мои слова за чистую монету и воскликнул:

— Непременно вернитесь, Алексей Матвеич! Ей-богу, не пожалеете! Но смотрите, не слишком там задерживайтесь, а то можете не застать. Мы народ кочевой.

— Застану. Планета теперь стала маленькая, и я вас везде найду, даже в песках Сахары.

Он усмехнулся, но не слишком весело. А я опять посмотрел вокруг, выискивая начальника. Три молодых парня вышли из склада, весело переговариваясь. У одного из них в руках были бумаги. Продолжая разговор, он засунул их в нагрудный карман и направился к машине. Сообразив, что это и есть начальник, я встал на его пути. Однако он еще несколько раз останавливался и оборачивался к тем двум, заканчивая с ними разговор о каком-то веселом происшествии в городе. А когда он наконец поравнялся со мной и услыхал мой вопрос, то ответил тем же веселым тоном:

— Пожалуйста! Забирайтесь в кузов. Сейчас едем.

Я уперся ногой в колесо машины и полез в кузов. Там уже сидел какой-то человек. И с этим человеком Петр даже успел перекинуться несколькими словами, стоя на другом колесе. К сказанному он добавил: