Так сказал Юсси Мурто, все еще угрюмо думая о чем-то и выдавливая из своего молчаливого рта по одному слову в минуту. А Иван, выслушав его, беззаботно тряхнул головой и ответил: «Ништо! Кому судить об этом? Не тому, кто сам позади на целую эпоху. История будет судить. А ее суд самый верный и справедливый». На это Юсси сказал: «Да, именно история. И она отметит, что вы потратили почти сорок лет на то, что естественным способом смогли бы создать за десять лет». И опять ему ответил Иван: «Ништо! Ваш естественный способ держал Россию на целые столетия позади Европы. И, только устранив этот способ, мы вырвались на первое место». Но Юсси сказал: «Нет, это не первое место. Вам, конечно, хотелось бы, чтобы оно было первое, но история поставит вас очень далеко от первого места». В ответ на это по темному небу некоторое время раскатывался громоподобный смех Ивана, колебля облака и звезды. Потом прозвучали его слова: «Много вы понимаете в истории». И тут же последовал ответ Юсси: «Много. Потому что я продукт истории. А вы на какое-то время выпали из нее. У вас все не так. Законами истории установлено, что война, кроме бедствия, приносит пользу. Она толкает вперед развитие хозяйства страны. Но это касается нормальной страны, а не вашей. Вы вне этих законов. Вот и сейчас, например. Война кончилась десять лет назад, а по вашей Волге ползет плоское судно на колесах, построенное еще в царское время. И ползет оно не прямо, а виляя туда-сюда между мелями и перекатами, которые сохранились у вас еще со времен Степана Разина. Где оно тут, ваше первое место?». И на это тоже не замедлил последовать ответ Ивана: «А вы поближе сюда подойдите! Поближе к нам и делам нашим! Тогда, быть может, заметите не только мели и перекаты, но и многое другое, достойное вашего высокого внимания». И опять задумался придирчивый Юсси, изобретая новые упреки. Но я уже не услыхал их, уйдя в глубокий сон.

Утром пароход остановился у какого-то города, и народ повалил на пристань. Ушли на берег почти все пассажиры. Ушла и Варвара со своей компанией. Как видно, остановка предполагалась длительная. Мог и я выйти, конечно. Почему бы нет? Я тоже охотно прогулялся бы по незнакомому русскому городу и, кстати, выяснил бы, как тут обстояли дела с железной дорогой. Именно железная дорога стоила того, чтобы затруднить себя такой прогулкой. И если она тут имелась, то я быстро сообразил бы, как мне с ней поступить.

Рассудив так, я направился в носовой салон, чтобы вернуть девушке книги по русской истории. Но ее там не оказалось. А пока я поджидал ее, сидя на диване, в салон вошел тот самый Иван. При виде меня он злорадно ухмыльнулся, показав полный рот стальных зубов, и сказал:

— Привет!

Я кивнул и тут же сделал вид, что занят чтением книги. Однако его это не смутило. Пройдя вперед, он сел на тот же самый диван, почти рядом со мной. Я выждал немного, готовый немедленно броситься к двери, если понадобится. Он молчал. Думая, что и он занят чтением, и поднял голову и осторожно покосился в его сторону. Нет, он не читал. Он сидел на диване, полуобернувшись ко мне, и внимательно меня рассматривал. Встретив мой взгляд, он спросил:

— Вы тоже оттуда?

И указал большим пальцем через свое плечо. А за его плечом был север. Да, я был с севера, если он это имел в виду. И, не имея причины этого скрывать, я кивнул. Он сказал удовлетворенно:

— Я так и подумал.

Это требовало объяснения, и я спросил:

— Почему так и подумали?

Он пояснил:

— О-о, наш брат крученый-мученый сразу бросается в глаза. Его нельзя не приметить. Он все время как на иголках. По малейшему поводу вздрагивает. Разве не так?

И он улыбнулся, опять блеснув стальными зубами. Эти зубы не украшали его улыбки. Да и сама улыбка как-то не вязалась с его тонкими, сухими губами, темной, обветренной кожей лица и впалостью щек. И, видя, что он ждет от меня ответа, я сказал:

— Я не совсем понимаю… простите…

Однако он возразил с недоверием:

— Да ладно вам прикидываться! Теперь-то уж бояться нечего! Все окончательно позади.

— Что позади?

— Все.

Я опять, конечно, не понял его, но промолчал, выжидая, чтобы он высказался определеннее. А он продолжал:

— И будем надеяться, что это больше не повторится. Хватит. Наломали дров. От нас самих зависит не допустить этого впредь.

— Чего не допустить?

Он помолчал немного в ответ на мой вопрос и потом сказал:

— Не понимаю, что заставляет вас разыгрывать из себя этакого простачка. Как будто вы с другой планеты. Кстати, вы откуда сами-то?

— Из Финляндии.

— То есть из Карело-Финской республики? Это я уже по вашему акценту определил.

— Нет, я из той Финляндии, которая с вами воевала.

— А-а! Так вы, что же, переселились к нам?

— Нет, не переселился. Через два месяца еду обратно.

— Ах, вот как…

Он опять задумался и на этот раз уже не улыбался. А спустя минуту он встал, готовясь выйти из салона. Я спросил его:

— Вот вы сказали: «Наломали дров». Каких дров?

Он ответил, не глядя на меня, и губы его при этом стали совсем тонкими и белыми, едва двигаясь перед вставными зубами:

— А это, знаете, наши внутренние заботы. Семейные, так сказать. И мы в них как-нибудь сами разберемся.

Сказав это, он вышел. А я еще посидел немного в ожидании девушки, но, не дождавшись ее, тоже ушел в свою каюту читать историю России.

Я читал ее до обеда и потом от обеда до ужина. Судно продолжало идти вниз по Волге. Оно стояло у той или иной пристани, сколько ему было нужно, и опять неторопливо шло дальше, поворачиваясь на своем пути то вправо, то влево, как этого требовали установленные на воде вехи.

Когда над палубой опять зажглись вечерние огни, я увидел стоявшего у борта Ивана. Но он уже не старался подойти ко мне. Подошел к нему я сам. А подойдя, спросил:

— Скажите, пожалуйста, не откажите в углубленности. Вот вы сказали тогда насчет дров. Почему вы их ломали, а не пилили и не кололи?

Он взглянул на меня такими глазами, как будто впервые увидел. Не знаю, что он готовился мне ответить, потому что в этот момент кто-то вскричал:

— Вот она, Куйбышевская!

И люди, заполнявшие палубу, стеснились у борта, вглядываясь в правый берег реки, очень высокий в этом месте. Его, верхняя волнистая кромка четко обозначалась на западном небосклоне, еще не успевшем угаснуть. А внизу, у самой воды, рассыпались в разных направлениях яркие огни. Они то соединялись в ослепительные сгустки, то разбегались цепью. От этих огней к середине реки тянулся высокий темный вал. Ему навстречу от левого низкого берега, тоже залитого огнями, тянулся такой же вал. Где-то на середине реки им предстояло соединиться, насколько я это понял из разговоров людей, толпившихся на палубе. А пока что река свободно проносила свои воды между ними и только чуть прибавляла скорости, словно предвидя грозивший ей плен. Зато по воздуху оба берега уже соприкоснулись друг с другом, сцепленные проводами, тросами и металлическими сетками. По этому зыбкому поднебесному мосту даже ходили люди. Мы быстро проскочили под ним, и постепенно он исчез из виду вместе с береговыми огнями.

Когда на палубе стало свободнее, я попробовал найти Ивана, чтобы повторить свой вопрос. Но Ивана уже не оказалось на месте. Тогда я опять ушел в свою каюту читать историю России. Я читал ее до глубокой ночи, заглядывая попеременно то в одну книгу, то в другую. Одна из них была издана в начале века, задолго до их революции, а другая — после второй мировой войны. И странно было видеть, как по-разному излагались у них одни и те же события далеких прошлых лет. Казалось бы, история есть история. Ее задача — рассказать, когда, где и что происходило, а попутно сообщить, каким был тот или иной делатель истории: злым и глупым или добрым и умным. Это объясняло, почему событие происходило именно так, а не этак. Но по новой книге выходило, что делателем истории всегда был народ, который не мог поступать глупо, а действовал по каким-то определенным общественным законам.