— А вы-то хоть остались ею довольны?

— О да, да!

— Рассказать не думаете о своей поездке? Для ваших это было бы особенно полезно.

Он не спрашивал, что я там видел, плохое или хорошее. Для него было важно одно: об этом нужно рассказать финнам. Он, должно быть, полагал, что и хорошее и плохое в моем рассказе для них будет одинаково полезно. Так он рассуждал, этот мой очень хороший знакомый Иван Егоров. Машина тем временем остановилась у самых ступенек вокзала, и он мне сказал:

— На ступеньках не задерживайтесь!

Я быстро, как мог, поднялся по ступенькам внутрь вокзала, подгоняемый дождем, и он вбежал за мной. Там он взглянул на вокзальные часы, сверил с ними свои и сказал:

— Мы встречаем финскую рабочую делегацию, приглашенную к нам в Карелию. Надеюсь, мой переводчик на месте, а то мне туго придется. Я бы взял вас для этой роли, но вы в таком виде… Что это вам вздумалось? Обрадовались, что вернулись в свой город? Ну, пока!

И тут я увидел перед собой его протянутую руку. Конечно, я сразу же схватил ее. А он пожал мою руку и, задержав ее немного в своей, сказал:

— Вы хорошо начали. Желаю вам и дальше так продолжать.

Он еще раз, уже немного крепче, встряхнул мою руку и заторопился к двери, ведущей на перрон.

Я сперва постоял на месте, накапливая у своих ног лужу на полу. Потом я стал оглядываться по сторонам. Вокруг меня был народ. Это был такой славный народ — все русские люди. И это были мои русские люди. Я их завоевал вместе с их Россией. Один из них толкнул меня нечаянно, и я сказал ему: «Простите». А он засмеялся, махнув рукой с виноватым видом, и так пояснил свою неловкость:

— Спешу на иностранных гостей взглянуть.

— Да?

Я посмотрел ему вслед. Он вышел туда же, куда вышел Иван Егоров. Тогда и я вышел туда же и оказался в толпе под крышей платформы. За пределами платформы все еще лил дождь, но уже не такой сильный. Подошел пассажирский поезд, весь обмытый этим дождем. Из поезда повалил народ, встречаемый теми, кто ждал на перроне. Только мне было некого встречать. Но я увидел спину того человека, который спешил взглянуть на иностранных гостей, и продвинулся вслед за ним.

И вот я увидел этих иностранных гостей. Но почему я вдруг сразу попятился назад, чтобы оказаться за спинами других? Потому что это были гости из моей финской страны, перед которыми я не хотел так жалко выглядеть. Кому приписал бы я причину этого? И вдобавок одного из гостей я очень хорошо знал. Это был Антеро Хонкалинна, смелый молодой коммунист, который едва не погиб однажды от мстительного Арви Сайтури. О чем стал бы я с ним тут говорить? Не здесь, а в Суоми собирался я вести с ним новый большой разговор.

Встречал финских гостей рослый огненно-рыжий парень в коричневом костюме, тот самый парень, что приезжал зимой в гости к Егорову. Волосы на его голове, как и тогда, не хотели лежать и торчали во все стороны, как языки пламени из жаркого костра. Он сказал по-фински: «Добро пожаловать». И начал пожимать всем приезжим руки. И, пожимая им руки, он одновременно кивал направо и налево, называя фамилии тех, кто пришел встречать гостей вместе с ним.

Но кто это еще вышел из вагона, превосходя остальных ростом и шириной плеч? Он вышел и сразу наткнулся на рыжего парня. И оба они остановились друг против друга с удивлением на лицах. Потом один из них воскликнул:

— Юсси!

А другой ответил с вопросом в голосе:

— Юхо Ахо?

И они постояли еще некоторое время неподвижно, меряя друг друга глазами. Но вот правые руки их шевельнулись. Они сперва очень медленно шевельнулись, отрываясь от бедер и начиная свое неуверенное движение вперед, в то время как их глаза смотрели только в глаза. Потом движение их рук ускорилось, и в самый последний момент они вошли ладонь в ладонь с такой стремительностью, словно наносили удар. И было слышно, как хрустнули суставы их пальцев — так плотно они соединились. Да, это было, должно быть, очень крепкое рукопожатие, и неудивительно, что остальные обернулись в их сторону с улыбками на лицах.

Потом рыжий парень представил финнам Ивана Егорова и добавил в пояснение:

— Его должен хорошо помнить некий Арви Сайтури из Кивилааксо.

Что он такое сказал, этот огненноволосый парень? Арви Сайтури? Но Арви Сайтури помнил только одного русского человека, которого уже не мог забыть, хотя бы и желал. Значит, вот он кто был, этот человек. Но не я ли сам определил это с первой же встречи? Я всегда все очень правильно определяю — такими проницательными устроил бог мои мозги. С первой же встречи я с непогрешимой достоверностью установил, что именно этот Иван встретил с такой суровостью на своей земле моего жадного хозяина. Теперь этот Иван стоял перед Юсси Мурто, который тоже не был ему другом. Тем не менее руки их встретились. И вот вплелись еще какие-то нити в тот общий жгут нитей, что способен только множиться и крепнуть, но не рваться.

И, вспоминая, должно быть, первый озорной переход Юсси через советскую границу, русский спросил его по-фински:

— Нашли к нам другой путь?

И финн ответил по-русски:

— Надо найти.

Вот как ответил финн. Отец оставил ему в наследство несколько русских слов, и он решил наконец найти им правильное применение, как нашел применение своей руке, пожав ею руку русского.

Русский сказал ему: «Милости просим». И сделал рукой такое широкое движение, словно распахивал перед ним все ворота России. И после этого все они двинулись вдоль перрона к выходу в город.

Я тоже двинулся вдоль платформы к выходу в город, чувствуя всем телом сырость своей одежды. Вода хлюпала в моих туфлях на каучуковой подошве. Носовой платок не осушил моего лица, ибо сам нуждался в сушке. От моих волос, тронутых расческой, за шиворот потекли новые струи воды. Мои дорожные вещи, забытые в карманах, утопали в сырости, и костюму, пожалуй, пришел конец. Но не беда! Я был в своем городе. Вот как у меня обстояло дело. Я был в своем городе.

Дождь еще некоторое время лил над моим городом, но уже редкий, постепенно замирающий, и вода торопливо убегала по асфальту в приготовленные для нее отверстия. Ее было так много, что она не успела уйти в подземные трубы за все то время, пока я брел по Литейному проспекту к Невскому. И даже на Невском еще стояли отдельные озера, над которыми торопливо трудились дворники.

Самая тяжелая часть грозовой тучи уже гремела в отдалении, разбрасывая там свои молнии и ливни, и за ней торопились ее серые лохматые остатки, освобождая небо для солнца, которое все еще стояло высоко, несмотря на близость вечера. И в новом ярком сиянии солнца мой город Ленинград, получивший от грозовой тучи на свои крыши, улицы и деревья такую обильную долю воды, выглядел как бы свежее и моложе. Он и со мной сделал то же самое, этот русский дождь, который никогда, конечно, не был мне врагом, как не были врагами русские поля, и степи, и сами их владельцы — русские люди.

Додумался до этого, должно быть, наконец и Юсси Мурто, сообразив, что нельзя миновать русский народ, желая в своей жизни мира. Попытаться обойтись без него можно, конечно, однако это будет не тот путь. И вот он понял это, снизойдя наконец с высоты своих раздумий до русского народа и милостиво признав за ним равное с другими право населять планету. И стоило ему ступить на эту землю, как сразу же потянулись через него в обе стороны новые неразрывные нити, соединяющие многие судьбы финнов и русских от отдаленных отцовских времен до времен сынов и внуков.

И только я опять, как и всюду, оказался в стороне, уйдя от них прочь. Ни на что иное я не годился, Аксель Вечно Уходящий. Конечно, я видел все то, что предстояло увидеть им, но как видел? Не туда я смотрел и не теми глазами, какими следовало. Но я готов повторить свой путь, глядя на все это с новым вниманием. Дабы полнее получился мой рассказ, который я увезу в Суоми.