Я сидел в бегущем вниз автобусе и думал о том, что она теперь совсем близко от меня, моя женщина, моя Надежда. Это ее царство началось. Тут она где-нибудь уже проходила, наверно, ступая по этому асфальту своими красивыми сильными ногами. Тут ее умный взгляд скользил задумчиво по этой непроходимой зелени, грозящей с обеих сторон захлестнуть асфальт. Здесь ее полные загорелые руки срывали, может быть, какой-нибудь крупный узорчатый лист или цветок или просто так прикасались к этим ползучим растениям, свисающим с некоторых деревьев целыми зелеными завесами.

Я даже начал искать ее глазами по сторонам дороги, особенно после того, как мы покатили вдоль нижнего склона горы между первыми домами поселка. Здесь она могла оказаться среди тех пешеходов, которые стали нам попадаться на пути в ярких курортных одеждах. Почему бы нет? Ее санаторий тоже, может быть, стоял тут, на склоне какой-нибудь горы, вроде той, откуда мы только что спустились.

Она могла прийти сюда из своего санатория и оказаться одной из тех женщин, которых мы встречали или обгоняли на нашем пути. Их было много, и они шли неторопливой походкой, одетые в длинные халаты или платья, такие же яркие, как те цветы, которыми пестрели прилегающие к их санаториям диковинные сады и парки. Но хотя некоторые из этих женщин и напоминали фигурой мою Надежду, однако среди них ее не оказалось.

Шоссейная дорога, по которой мы ехали, огибала долину Хосты полукругом, теснясь ближе к склонам гор, которые тоже охватывали ее подобием полукружия. Это полукружие разрывалось в одном только месте быстрой желтой рекой, вытекавшей из каких-то отдаленных горных ущелий. Но шоссейная дорога не прерывалась даже здесь. Над рекой ее соединял висячий мост.

Перед мостом была остановка. Я вышел на этой остановке вместе с некоторыми другими, а машина свернула с дороги и ушла куда-то вниз на свое кольцо, как мне сказали. Я тоже спустился в поселок и углубился в его зеленые улицы, не придумав еще, с чего начать поиски моей женщины. Все вокруг было непривычное для меня, как будто я вдруг оторвался от подлинной жизни и окунулся во что-то придуманное, вроде непонятного сна или сказки. Деревья здесь, как и в Сочи, были ненастоящие. Таких деревьев не бывает на свете. Их придумали. Их взяли из картинок, нарисованных к детским сказкам, и поставили тут по краям улиц возле домов, похожих на дворцы.

Тут были высокие, остроконечные деревья, у которых ветки глядели прямо вверх, плотно прижимаясь к стволу, отчего каждое такое дерево напоминало собой огромное веретено, воткнутое в землю. Тут были деревья, состоявшие из одних листьев светло-зеленого цвета. Эти листья росли почти прямо из земли, полностью заслоняя собой короткий, как пенек, ствол, и поднимались вверх на три-четыре метра. Двумя такими листьями можно было закрыть ветхий дом старого Ванхатакки в далекой угрюмой Кивилааксо. Тут были высокие пальмы с прямыми пушистыми стволами. Их широкие жесткие листья, разрезанные у концов на узкие полоски, колыхались над моей головой с железным звоном, словно огромные веера, насаженные на тонкие гибкие стержни.

Но и пальмы, конечно, тоже были ненастоящие, потому что в моей жизни не могло быть пальм. Не предусматривались они в ней. Это была ошибка. Я случайно попал не в тот мир, который был предназначен мне богом. Белка и сосна — вот что было мне дано в удел с первого дня моего рождения. Елка и сосна, да еще мох для прикрытия камней, которых судьба отпустила мне в жизни слишком уж много.

Но я попробовал сделать вид, что для меня нипочем этот мир, перенесенный сюда из волшебной сказки, и шел по нарядным улицам поселка такой же неторопливой походкой, как и все другие люди. Я даже снял пиджак и галстук и расстегнул ворот рубашки, чтобы не так сильно отличаться от них, одетых в самые легкие одежды. И вид у меня был совсем равнодушный ко всему, кроме разве встречных женщин. Из них я не пропускал без внимания ни одной, помня о своей Надежде.

Вид у меня был такой, как будто меня нисколько не удивляло все то пахучее и многоцветное, что заполняло сады и улицы, отражалось в струях фонтанов, захлестывало веранды и лезло в окна домов. Спокойно прошел я мимо очередного сада, откуда на меня взглянули цветы такой формы и такой окраски, каких не бывает в жизни. Спокойно обошел я также дерево, похожее на огромное скопление зеленых корней, которые как бы случайно проросли во всех направлениях мягкими многолапчатыми листьями размером в тарелку и круглыми зелеными плодами. Равнодушно прошел я под плакучей ивой, какую до этого встречал только на картинке, читая про древний Вавилон. Она была высотой с пятиэтажный дом и свесила зеленые нити своих слез до самой земли. Но я небрежно раздвинул их и прошел своей дорогой. Все для меня было нипочем, потому что я сам жил в этой стране. Я мог еще и не такое выхватить из мира сказки, чтобы принести это сюда для украшения жизни человека.

Перед одним деревом я, правда, задержался немного, но и то просто так, чтобы проверить, хорошо ли оно тут у меня прижилось на земле после того, как я извлек его из мира сказки. Оно было высотой в добрую лесную ель и густо одето листьями величиной в ладонь. Листья эти были толстые и блестящие, словно покрытые темно-зеленым лаком, а на этом темно-зеленом блеске сидели в разных местах по всему дереву до самой вершины белоснежные цветы, размерами в две самые крупные в мире ладони, сложенные вместе ковшом.

Я осторожно ткнулся носом в один из нижних цветов просто так, чтобы проверить, тот ли в нем аромат, который я ему предназначил, перенося его сюда из сказки. Но он в ответ угостил меня чем-то таким густым и одуряющим, что я невольно ухватился рукой за чью-то изгородь и на какое-то мгновение забыл даже, как меня звать. Однако вспомнив опять, кто я и на какой планете обитаю, я поудобнее устроился у забора, облокотясь на него с таким видом, словно приостановился отдохнуть.

Отдохнув так немного, я различил перед самым своим носом свисающие откуда-то сверху зеленые гроздья винограда, а еще немного погодя различил небольшой деревянный навес, наглухо оплетенный виноградными лозами и листьями, среди которых виднелись другие такие же гроздья. Позади навеса я увидел домик и возле него — плетеное кресло, в котором сидел пожилой человек в белом костюме и в широкополой соломенной шляпе с газетой в руках. Отведя газету в сторону, он взглянул на меня вопросительно. И, пользуясь этим, я сказал:

— Мне нужен санаторий «Крутая горка».

Он ответил, указывая на горы:

— Это здесь, недалеко. Его даже увидеть отсюда можно, если подняться на насыпь. Два желтых домика на склоне средней горы.

И после этого все для меня установилось на свои места. Я увидел санаторий, в котором жила она. Два трехэтажных домика дачного типа на зеленом косогоре, как раз над средней частью той дуги, которую асфальтовая дорога описывала вокруг поселка. Вот он, тот уголок, самый счастливый на свете, который она украсила своим присутствием. Он расположился чуть ниже середины большой зеленой горы, окунувшей свою вершину в рыхлую белесую тучу. Эта туча застряла тут, наверно, с ночи, когда над берегом и горами пролился дождь. Все другие тучи к утру успели уйти с небосвода, освободив его для солнца, а эта увязла в зеленых вершинах леса, росшего на горе, и теперь никак не могла из него выбраться, хотя и ворочалась тяжело с боку на бок, выделяя от себя время от времени то в одну сторону, то в другую неуклюжие куски тумана.

Я стоял на полотне железной дороги спиной к морю и вбирал в себя все, что видел перед собой. Я ничего не хотел упустить из виду, потому что и она все это видела и тоже всем этим дышала. Из глубокой зелени, затопившей все полукружие горных склонов, выступали здесь и там красивые крупные здания, блестя стеклом и светлой краской стен. Это были, конечно, санатории, судя по их огромности и обилию окон. Иные из них еще строились, осененные долговязыми кранами. Как видно, здесь основательно готовились к тому, чтобы принимать в это царство сказки все больше и больше людей на время отдыха.