Людмила достала из этого шкафчика узорную чистую скатерть и накрыла на стол. Когда мы придвинули к нему с трех сторон свои неуклюжие сиденья, он выглядел вполне прилично. На нем, помимо большой тарелки с ломтями белого и черного хлеба, стояла бутылка с красным вином, окруженная тремя крохотными рюмками. И даже букет цветов пристроился на краю стола в литровой стеклянной банке. Это были незнакомые мне цветы, хотя что-то в них напоминало полевые цветы севера. Людмила перехватила мой взгляд и, разливая по нашим тарелкам горячий суп, пояснила:

— Это здешние, степные. В трех километрах отсюда есть небольшая сырая впадина. Там и трава сохранилась в рост человека и цветы есть. — И, обратись к Петру, она добавила: — Между прочим, на гадюку сегодня наткнулась — вот такая!

Он сказал:

— Ты смотри осторожнее — их тут много.

Она ответила:

— Да, я знаю. Я всегда внимательно смотрю под ноги, но тут просто задумалась. Там так чудесно! И ты посмотрел бы, как я подпрыгнула — как кенгуру! Хорошо, что прут крепкий попался. Я со страху так ее исхлестала, что она уже, знаешь, мертвая лежит, а я все хлещу и хлещу ее прутом.

Он сказал:

— Ишь ты, бедовая какая! Ты смотри у меня!

Она успокоила его:

— Ничего. Я теперь чуткая стала — ужас! Так и зыркаю на все четыре стороны. Жаль, торопиться приходится. Туда — бегом, обратно — бегом. Но буду бегать и рвать, а то ведь твой долговязый скоро все прорежет и завалит. На прошлой стоянке такой благодати не было.

Я спросил:

— Разве вы не все время на одном месте живете?

Она воскликнула:

— Что вы! Это уже третья стоянка наша за лето. Куда канал тянется — туда и мы.

— И дом с вами?

— А как же! И дом. И другие дома тоже.

— Значит, вы их разбираете, перевозите и снова ставите?

— Ну конечно же!

— И вам не надоело так часто менять местожительство?

— Что вы! Наоборот. Это даже интересно. Это вносит в жизнь столько разнообразия и новизны! Представьте — вчера, например, вы видели в окно своего дома восход солнца, а сегодня в то же окно любуетесь вечерним закатом. А окружение! Это же страшно занимательно — видеть каждый раз новое небо над головой, новые горизонты, новый пейзаж вокруг, новые цветы. В городе вы лишены такой благодати. Там ваше окно постоянно обращено в одну и ту же сторону. И хорошо, если это южная сторона с видом на тихую широкую улицу или зеленый скверик. А если с видом на задний двор или на угол соседнего мрачного дома с облупленной штукатуркой? И мириться с этим до конца жизни? Какая тоска!

Я сказал:

— Так, так. Похоже, что главное занятие нашей Людочки — сидеть дома и выглядывать в окно.

Она запротестовала:

— Ну уж нет! Хватает забот у вашей Людочки. А кто обеспечит работу радиоузла и включит все точки в трансляционную сеть? А телефонную связь кто наладит между узловыми пунктами? Не обходится без нее и осветительная сеть, если хотите знать. И потом, кто об этом добром молодце позаботится, как по-вашему? Кто накормит его, кто белье ему постирает? Не перечесть всех моих главных занятий.

Петр поднял рюмку с красным вином и сказал:

— За успех вашего главного занятия, Алексей Матвеич!

Я поинтересовался:

— Какое же у меня главное занятие?

И он охотно подсказал:

— А то самое: разоблачать наши военные приготовления. Разве не так?

— Именно так. Ты очень верно угадал, Петя.

— Еще бы! О, я известный гад. Меня даже родитель мой не сумел ввести в заблуждение, уверяя в письме, что вы, мол, отправились знакомиться с жизнью нашей страны. Наивный простак! Знакомиться с жизнью! Уж мы-то с вами знаем, какого рода знакомство вас интересует, не правда ли? Итак, за успех!

Мы глотнули понемногу из наших рюмок и принялись за суп с рисом. По вкусу супа я догадался, что Людмила не сама его сварила, а принесла из столовой. Не зная о моем появлении в этих краях, она принесла только две порции. А делить пришлось на троих. Получилось две с половиной тарелки. И, конечно, неполную тарелку супа она взяла себе. Вторым блюдом она тоже себя обделила. Из четырех котлет себе взяла одну, а нам дала по полторы. И только гречневую кашу с подливкой разделила поровну.

У меня в голове к тому времени зародился один вопрос, но я помедлил немного, чтобы обдумать его поосновательней. За это время мы успели выпить по второй рюмке красного вина, прикончить котлеты с гречневой кашей и приняться за чай. И только тогда я сказал:

— Выходит, что вы тут не совсем отрезаны от мира. К вам приходят письма, из которых вы узнаете, что делается у вас дома.

Петр подтвердил:

— Да. Дом родительский для нас, может быть, и пройденный этап. Но сами-то родители остаются родителями до конца дней. Как же о них не тревожиться и не пытаться быть в курсе их здоровья и благополучия?

Я подсказал:

— А заодно и благополучия всех других близких и знакомых?

Он согласился:

— Естественно. А их у нас немало. Во все концы страны разъехались после института.

Но меня не интересовали те, что разъехались во все концы страны после института, и я опять подсказал ему:

— И родственники всякие, наверно, пишут.

— Родственники? — Он подумал немного, словно припоминая, есть ли у него родственники, и, припомнив, сказал: — Да. А как же! Вот и с тетей уже два раза письмами обменялся.

Наконец-то он догадался сказать о самом главном. Так ловко я подвел его к этой мысли. Но я не заплясал и не закричал от радости, а переспросил его с полным спокойствием:

— Тетя? Это не та ли, у которой мы побывали в деревне прошлой осенью?

И он ответил:

— Она самая. Тетя Надя. Другой у меня нету.

И опять я сказал без видимого интереса:

— Да, да, помню. Ну и как она там?

И он ответил:

— Да ничего, спасибо. Все по-прежнему. Трудится, ездит. В санаторий собиралась.

— В санаторий? В какой санаторий?

— Не знаю. Ей два предложили на выбор: один в Хосте, другой в Гурзуфе.

— В Хосте? Это где?

— На Кавказе. Чуть южнее Сочи. Там у Ленсовета есть свой санаторий «Крутая горка».

— А Гурзуф?

— Это в Крыму, возле Ялты. Там, говорят, есть маленький красивый санаторий «Черноморец». Туда ей тоже предложили.

— Куда же она думает ехать?

— Не думает, а уже уехала, наверно. Ведь писала она мне об этом недели две тому назад. А путевки вступали в действие через неделю.

— Значит, сейчас она уже в санатории?

— Вероятно.

— В котором?

— Думаю, что в Хосте. Там ей еще не приходилось бывать. Вот напишет оттуда — и буду знать.

— Ну и плохой же племянник оказался у тети Нади. А что бы ему взять и съездить к ней, не дожидаясь ее письма? Как бы она обрадовалась! Или отсюда туда трудно попасть?

Вот какой хитроумный вопрос я ему ввернул. И, не разгадав моей хитрости, он дал мне нужный ответ:

— Почему трудно? Туда от нас прямой поезд есть каждое утро.

— О, тогда тем более нельзя простить такое невнимание.

— Виноват, Алексей Матвеич! Кругом виноват!

— То-то. А виноватых бьют, как у вас говорится, или вдобавок шилом в мешке протыкают.

Он засмеялся и подсказал:

— На чистую воду выводят, Алексей Матвеич.

— Ах, так? А потом в ней топят? Или сперва под ногти что-то вгоняют?

— К ногтю. Есть такое выражение. Оно знакомо тем, кто окопной жизни хватил.

— А-а, понимаю. Так, так. Вот я раскопаю тут все ваши военные приготовления и потом всех вас за это — к ногтю.

— Приветствуем, Алексей Матвеич! Приветствуем!

— Знаем, как вы приветствуете. За вами глаз и глаз нужен все время.

Так мы поговорили немного за столом, а потом стали укладываться спать. Мне они постелили на полу у задней стены, положив на разостланные газеты снятый с кровати матрац, а кровать отодвинули поближе к двери. Кровать у них была старая, железная, узкая, накрытая досками и чем-то мягким, заменившим снятый для меня матрац. Непонятно, как они укладывались в ней вдвоем. Однако они без труда в нее улеглись, заслонившись от меня тем устройством из ящиков, которое служило столом. Улеглись и затихли.