Но я все еще всматривался в окно — так сильно хотелось мне все увидеть в их стране. Такой уж был у меня план, чтобы ничего не упускать из виду. Даже недоверчивый кержак мог убедиться в этом, видя меня весь вечер у окна. Однако надеяться на похвалу с его стороны не приходилось. Так оно и вышло. Проходя мимо меня с полотенцем в руках, он проскрипел:

— Что толку теперь-то у окна маячить? Шли бы спать.

Да, напрасно его все-таки не сожгли и не утопили в петровское время. Спокойнее, наверно, жилось бы людям без его присутствия. Но я сделал вид, что не слыхал его язвительных слов, и еще немного постоял перед темным окном. А потом без торопливости отправился на свою полку.

И когда пришло время устраиваться в постели на ночь, я подумал, что вот и семнадцатый день моего отпуска остался позади. А что он мне принес? Неудобного соседа с колючими глазами он мне принес. И еще где-то готовил он мне другого соседа — того страшного Ивана. Где он таился и когда собирался наложить на меня свою тяжелую лапу? Дай бог, чтобы он вспомнил обо мне после того, как я увезу от них свою русскую женщину. Дай бог, дай бог, дай бог!

Убаюканный легкими толчками вагона, я очень скоро погрузился в глубокий сон.

Ночью поезд шел неровно, делая частые повороты туда-сюда и временами преодолевая подъемы. И под утро он тоже то и дело сворачивал то вправо, то влево, но шел уже больше под уклон. Когда я открыл глаза, в купе через окно проникал бледный утренний свет. Кто-то уже успел раздвинуть занавески. И едва я повернул голову, как наткнулся на острый, лукавый взгляд кержака. Он, как видно, уже давно не спал, потому что лежал совсем одетый поверх одеяла и смотрел в окно. Его гладко зачесанные вбок волосы были влажны и темны от недавнего умывания.

Я тоже встал, умылся и даже выпил два стакана чая с сухарями, предложенными проводницей. А потом устроился опять в проходе у окна, пропуская за своей спиной туда и сюда людей с полотенцами и мыльницами. За окном сквозь утренний туман виднелись отроги гор, поросшие травой и кустарником. Иногда они подступали совсем близко к поезду, показывая мне свои каменные изломы там, где их тронул человек, проложивший по их склонам эту дорогу. Иногда они удалялись от поезда настолько, что я видел перед собой внизу узкую зеленую долину с быстрой речкой посредине и маленькими домиками по ее берегам. Видно было, что поезд шел по краю этой долины. Она круто изгибалась вправо и влево, следуя за бурным потоком, и поезд повторял все ее изгибы. На некоторых особенно крутых поворотах я видел из окна одновременно голову и хвост своего поезда. И с каждого конца у него было по паровозу.

А потом я увидел море. Поезд вышел к нему у станции Туапсе и дальше на юг двинулся по его берегу. Да, такое, конечно, не стоило упускать из виду. Не то чтобы море показалось мне чем-то особенным. Я уже видел море на своем веку и даже плавал по нему. Но здесь оно было густого синего цвета вдали, где его уже тронуло утреннее солнце, и зеленое у берега, куда лучи солнца еще не проникли, задержанные горами. Дверь купе была теперь все время открыта, и, оглядываясь назад, я видел сквозь окно купе их зеленые склоны, подступающие близко к железной дороге.

И не только я стоял у окна. У всех окон, обращенных к морю, справа и слева от меня стояли люди. Кто-то, хорошо знающий эти места, называл санатории, мимо которых мы проезжали. Самих санаториев не было видно. Они затаились где-то среди гор. Но у каждого из них был свой выход к морю, по-своему оборудованный и заставленный разными приспособлениями для лежания и укрытия от солнца. В этих местах уже кое-где купались люди или просто умывались, подставляя ладони набегающим на береговую гальку прозрачно-зеленым волнам.

В другом месте женщины говорили о платьях и халатах, какие теперь принято носить на курортах. В третьем месте мужчины спорили о виноградных винах. Один уверял, что нет лучше мускатных и массандровских, а другой хвалил грузинские.

Мы проехали тоннель и опять выбрались к морскому простору. Пассажиры повели себя беспокойнее, и в руках у них стали появляться плащи, чемоданы, сумки. Видно было, что поезд прибывает к месту. Я просунул голову в купе и сказал соседям: «До свидания». Затем тоже направился к выходу. На кержака я старался не смотреть, хотя почувствовал, как его насмешливый взгляд прошелся по моим пустым рукам. И все то время, пока я вслед за другими продвигался к выходу, глаза его скребли мой затылок.

От вокзала я пошел прямо вперед, не оглядываясь. Передо мной открылась просторная площадь, вся залитая солнцем. И солнце было жаркое, несмотря на утренний час. На площади в разных местах стояли автобусы. Я прошел туда, где их скопилось побольше, и на одном из них прочел: «Сочи — Хоста». Как раз это и было мне нужно. Однако прежде чем забраться внутрь автобуса, я оглянулся. Да, кержак был тут же с чемоданом в одной руке и с плащом в другой, и глаза его, полные подозрения, были устремлены в мою сторону. Но стоял он возле другого автобуса. Не раздумывая долго, я вошел в свой автобус и сел на одно из передних мест, готовый сразу выйти, если войдет кержак. Но кержак не вошел, слава богу, и автобус тронулся без него.

Конечно, он был, наверно, не такой уж плохой человек, этот кержак, бог с ним. Плохой человек не стал бы печалиться по поводу чужой безводной земли или радоваться при виде чужих новых построек и садов. Но все-таки лучше бы уж он оставался в своих кержацких лесах и болотах. Сидел бы там и крестился на здоровье двумя перстами, вместо того чтобы рыскать с видом хозяина по всей стране и всюду совать свой нос. И другим было бы как-то спокойнее вдали от его скребущих глаз.

Не чувствуя больше на своем затылке его колючего взгляда, я устроился поудобнее у открытого окна автобуса. И первое, что я увидел из окна автобуса, были пальмы. Настоящие живые пальмы, высокие, прямые, с темно-зеленой кроной наверху. Они тянулись в два ряда по обе стороны улицы, вдоль которой проносился автобус, и колыхали на ветру своими крупными пальмовыми листьями. И никто не удивлялся им, не замирал перед ними в немом восторге, не кричал, не прыгал, не сходил с ума от близости такой удивительной необыкновенности. На одной из остановок пальма оказалась прямо в толпе, и люди, пробираясь к автобусу, задевали плечами и руками ее мохнатый зубчатый ствол, даже не замечая этого.

И еще какие-то диковинные растения росли по обе стороны улицы. Мелькали крупные, яркие цветы и густые кустарники с блестящими листьями. Потом вдруг образовался провал, и я увидел деревья и дома далеко внизу. Это автобус прошел по очень высокому мосту. И далее он продолжал идти по высокой части берега, откуда открывался обширный вид на море. Оно синело и сверкало справа все то время, пока автобус шел к Хосте. И только частые крутые повороты автобуса на извилистой асфальтовой дороге да вершины высоких деревьев, росших по склону берега, скрывали его на какие-то мгновения от моих глаз.

Когда автобус отошел от Сочи километров на пятнадцать, кто-то позади меня сказал:

— А вот и Хоста.

Как раз к этому времени машина поднялась особенно высоко и дальше покатилась вниз, уходя от моря. Слева показался обрыв, из глубины которого неведомые мне деревья выставляли кверху свои разлапистые вершины с крупными листьями. А между этими листьями я увидел домики. Они выглядели размером в половину каждого листа, потому что находились очень далеко внизу. Туда и вела наша дорога, петляя по склонам горы вправо и влево.

Вот она сделала крутой поворот и опять пошла вниз по склону горы. На этот раз по левую сторону от машины оказались не вершины деревьев, а их стволы и корни, укрепившиеся на крутом травянистом скате. А обрыв теперь оказался справа. И справа же из глубины обрыва высунулись новые вершины деревьев, потому что до подножия горы все еще было далеко. Но стоило машине сделать новый поворот, как обрыв опять оказался слева. Так после каждого поворота машины обрыв оказывался то справа, то слева, и долина Хосты становилась все ближе и ближе к нам, быстро укрупняясь вместе со своими домами и садами.