Но ведь где-то в этих краях работал также и тот экскаватор, которым ведал молодой Петр Иванович. Вот что мне вдруг пришло в голову! Ведь сюда он уехал работать из далекого Ленинграда, кончив электроинститут. А отсюда писал отцу и матери, что получил под свое начало новый шагающий экскаватор ЭШ-17-40. Где он сейчас работал, этот экскаватор? Я спросил об этом у женщины, следившей за порядком в музее. Она ответила:

— Я слыхала, что тот экскаватор в степи сейчас.

— В какой степи?

— Южнее Волго-Дона. Там идут подготовительные работы по орошению. И он тоже там один из магистральных каналов роет, я слыхала.

— А как его найти?

— Найти просто. Спросить.

— Где спросить?

— Ну, хотя бы в Красноармейске. А оттуда и добраться можно на попутной до экскаватора этого, если он вас так интересует.

— А где Красноармейск?

— В южной части. Туда автобусы ходят.

— Спасибо.

Так сложились мои дела. В южной части находился Красноармейск. То есть еще дальше к югу от того места, куда меня занесло. Рядом со мной был вокзал, откуда поезд готовился увезти меня на север к моей женщине. А я опять смотрел на юг. Никто не заставлял меня туда смотреть, никто не собирался увозить меня туда, и совсем не там была моя женщина, но тем не менее я опять повернулся лицом к югу. Так складывались опять у меня дела.

Да, это верно, там, на юге не было моей женщины. Но разве не имел к ней какое-то касательство молодой Петр Иванович? Вот я стоял тут один в далеком русском городе, и на сотни километров кругом не было людей, мне близких. Чужие мне люди заселяли все это пространство. И вдруг один среди них оказался не чужим. Он оказался даже очень близким, потому что имел какое-то касательство к моей женщине. И был он, кроме того, где-то тут, совсем рядом, среди этих огромных просторов, заселенных чужими мне людьми. Попутная машина могла меня к нему подбросить. Я сажусь в Красноармейске на попутную машину, и она доставляет меня прямо к Петру. Я говорю ему: «Здравствуй». И, взяв от него привет всем его родным и близким, везу этот привет отсюда, с этого вокзала, прямо к моей женщине на север. Только и всего.

И вот я приехал автобусом в Красноармейск. Это был поселок, вплотную прилегавший к городу и потому составляющий часть города. От него и начинался канал, идущий к Дону.

Побродив немного вдоль берега канала, обсаженного молодыми деревьями, и не встретив нигде попутной машины, я вернулся в Красноармейск. Там на одной из улиц я заприметил столовую и вошел внутрь. В столовой добрая половина столиков была свободна, но я подсел к одному пожилому, худощавому человеку в расстегнутой сиреневой рубахе и за едой спросил его насчет экскаватора. Он вытер платком пот, обильно проступивший на его коричневом лице от горячих щей, и, подумав немного, указал большим пальцем на соседний столик, занятый двумя молодыми парнями:

— Вот у кого спросить надо. — И видя, что я не очень тороплюсь последовать его совету, сам обратился к ним: — Эй, Гришуха! Ты бригаду семнадцать-сорок давно снабжал?

Один из парней отозвался:

— Позавчера. А что?

— Да вот здесь товарищ один интересуется.

— Интересуется? В каком смысле?

— А ты сам с ним потолкуй.

Он опять обтер себе платком лицо и, наполнив пивом стакан, с жадностью к нему присосался. Видя, что парень ждет пояснения, я сказал ему:

— Мне начальника экскаватора увидеть надо.

Он переспросил:

— Петра Иваныча?

— Да…

— Сегодня это дело не выйдет. Маршрут не тот. Сегодня он от меня километров на восемь в стороне останется.

— Там я дойду сам.

— Пожалуйста. Груз принят. Машина за углом. Через двадцать минут едем.

И мы поехали. Я сидел в кабине рядом с водителем. А он вел машину по голым степным дорогам, уйдя далеко в сторону от Волги. Дороги петляли туда-сюда, огибая порыжевшие от солнца пологие холмы и неглубокие впадины. Как видно, прокладывали тут эти дороги случайно, как пришлось. Понадобилось, например, водителю побыстрее добраться до какого-то пункта в степи — и он вел свою машину напрямик, по выгоревшей от солнца низкой траве, выбирая места поровнее. А потом другие водители ехали по его следу — и получалась дорога. Трава на этих дорогах переставала расти, и светло-бурая земля превращалась в пыль. Она клубилась позади нас, взрыхленная тяжелыми колесами пятитонного грузовика.

Спереди нам навстречу тоже неслась пыль. Она была чуть желтее и зеленее той, что клубилась под колесами, и не такая густая, но зато заполняла собой все пространство вокруг. Откуда ветер поднял ее — бог ведает. Спасаясь от нее, водитель закрыл все стекла. Пыль в кабину перестала попадать, но стало душно и жарко. Пот блестел на загорелой коже водителя, сбегая с его толстых щек и губ к мягкому, округленному подбородку, а оттуда, срываясь — капля за каплей на голую грудь, тоже темную от загара в пределах расстегнутого ворота рубахи.

Водителю было жарко в одной безрукавке. А каково было мне, затянутому в костюм и галстук? Белье мое прилипло к телу. Носовой платок стал влажным и уже не спасал воротничка рубашки от сбегавшего к нему пота. Водитель спросил:

— А вы, простите, по какому делу к Петру Иванычу?

Я ответил:

— Просто так. Мы с ним в одной квартире живем в Ленинграде.

— А-а.

Он, кажется, остался доволен моим ответом и больше вопросов не задавал. Зато я сам спросил себя мысленно о том же самом и не сразу нашел ответ. Оказывается, я и сам еще толком не знал, зачем поехал к Петру, оставив позади железную дорогу, до которой с таким трудом наконец добрался. А если бы не поехал и просто так вернулся бы в Ленинград? Что я мог бы там сказать? «Да, был в том краю, где работает ваш Петя, совсем рядом был, но сел на поезд и укатил прочь». Нехорошо это выглядело бы.

И совсем по-другому будет принято, когда я, как бы невзначай, скажу: «Да, кстати, привет вам от Пети. Заглянул я там к нему по пути, пересекая вашу Россию. Совсем по-другому это воспримется, и, может быть, по-другому взглянут на меня после этого чьи-то глаза, обретя теплоту и мягкость.

И вот я ехал по выгоревшим русским степям навстречу горячему ветру и пыли, чтобы увидеть молодого Петра. По своей воле я ехал — никто меня на это не толкал, хотя новые десятки километров пролегли опять между мной и моей женщиной. Так обернулись на этот раз мои дела. На одном из пыльных перекрестков водитель остановил машину и сказал:

— Отсюда вам, пожалуй, будет удобнее всего к нему дойти. По этой дороге шагайте прямо вот в этом направлении, пока не увидите канавы. По любой из них выйдете к магистральному каналу и там увидите шагающий. Это вроде четырехэтажного дома, да еще стрелка в сорок метров. Издалека видно.

Я сказал спасибо и достал бумажник, чтобы заплатить за проезд. Но пока я рылся в нем, не зная, какую бумажку вынуть — пятирублевую или десятирублевую, — он отвел мою руку с бумажником и сказал:

— Ничего не надо. С ленинградцев я платы за проезд не беру. Счастливо дойти!

Помахав мне приветливо рукой, он покатил дальше на юг, окутывая себя клубами желтовато-бурой пыли. А я остался. Мне незачем было ехать дальше. Я приехал, куда мне было нужно. Он подвез меня, и вот я прибыл на место, которое сам наметил. Он бесплатно меня подвез, потому что я был из Ленинграда. Я был из города, который прославился своей стойкостью во время войны. Враги окружили его, пытаясь извести всех жителей голодом, да еще обстреливали его каждый день, чтобы стереть с лица земли. А он выстоял. И вот, потому что я был оттуда, водитель не взял с меня платы. Я проехал сюда даром, потому что водитель принял меня за коренного ленинградца.

Но куда я приехал? В какой неведомый мир меня занесло? Вокруг меня раскинулась пустынная русская равнина, и горячий ветер бил мне в лицо мелкой пылью. Из-за этой пыли трудно было разглядеть вокруг что-либо далее двухсот метров. И небо нельзя было разглядеть, и даже солнце. Вместо солнца на юго-западном небосклоне виднелось темно-багровое пятно, обернутое в оранжевое марево. Туда я и направился по указанной мне дороге.