— А иначе и быть не могло. На равноценных участках наш обязательно опередит. Он такой!

Сказав это, парень вонзил топор в намеченный сук, завершая свой взмах, и тут же повторил это опять и опять, продвигаясь вдоль ствола дерева с такой скоростью, что я моментально забыл и про носовой платок и про пот на лице. Даже богатый свадебный обед, так обидно подразнивший мои ноздри, выпал на время из моей памяти. Только одна забота осталась в моей голове — как бы не отстать от этого неутомимого, железного дровосека и не уронить чести финского лесоруба. И кто знает, выдержал бы я или нет рядом с ним, если бы не раздался вдруг веселый возглас мастера:

— Заканчивай, ребятки! Время истекло! Шабаш!

Правда, работа после этого не сразу прекратилась, только деревья перестали падать. А оба споривших парня принялись теми же пилами разделывать поваленные стволы. Их молодые жены занялись уборкой сучьев. Это заставило сучкорубов поторопиться. Пришлось и мне еще чуть быстрее махать напоследок топором. Руки у меня дрожали, когда я сдавал свой топор мастеру, и в пустом животе все ходило ходуном. Остыв немного, я натянул на себя рубаху, повязал галстук и, подхватив пиджак, направился туда, где нас поджидал грузовик.

В кузов машины я забрался одним из первых. За мной туда влезли обе молодые жены, которые за минуту до этого помогли другим девушкам залить костры. Они влезли одновременно с двух сторон, свежие, мокроволосые, пропахшие смолой и дымом, и молча улыбнулись друг другу, Я понял, что их так радовало. Они неплохо заработали за эти два часа и, конечно, имели право радоваться такой прибавке к своему основному жалованью. Уселись они рядом на переднюю доску и всю обратную дорогу пели, не умолкая даже в тех местах, где машину подбрасывало на старых корневищах и ухабах.

Нет, свадебный стол не напрасно меня подразнил. Он опять предстал передо мной, и на этот раз никто не тянул возле него канители, тем более что день уже подходил к концу. Вечернее солнце, готовясь уйти за кромку леса, светило напоследок в окна комнаты розовыми боковыми лучами, заставляя все стеклянное на столе играть и переливаться разным цветом. Помыться и переодеться все успели за какие-нибудь пятнадцать минут — и вот уже сидели вокруг стола. Я тоже сидел. Мое место пришлось на середину стола. Справа от меня сидел директор лесопункта, а слева мастер. Я спросил мастера:

— Сколько же денег они получат за свою работу, которую так быстро выполнили?

Он усмехнулся и ответил:

— Денег? Да ни копейки не получат. Кое-что другое они получили, и это будет поценнее денег.

Не знаю, про какую ценность он говорил. При мне ее им не раздавали. И сколько я ни смотрел вдоль стола вправо и влево, ни у кого из парней и девушек не заметил в руках ничего такого, что не относилось бы к столу. Только лица у всех, заново разрумяненные и освеженные водой, были на этот раз довольные и радостные. От прежней хмурости не осталось даже признаков. И это доказывало, что ценность действительно уже находилась у каждого в кармане, или за пазухой, или где-то в другом месте.

Головы девушек опять освободились от платков, и тяжелые косы белокурой жены немедленно воспользовались этим, чтобы свеситься позади спинки стула почти до полу. Обе молодые жены, снова одетые в белые платья, сидели рядом, подпираемые с двух сторон своими молодыми мужьями. Они сидели напротив меня по другую сторону стола, и мне хорошо было видно, с какой нежностью поглядывали мужья на своих подруг. Но стоило одному из мужей встретить взгляд другого мужа, как оба они хмурились и отворачивались в разные стороны. Из этого следовало, что мужья еще не успели получить упомянутые мастером ценности.

Мастер поднялся с наполненной рюмкой в руке и сказал:

— Итак, вопрос о первенстве покуда утрясен. Одна сторона еще раз подтвердила свое право называться непобедимой. Но другая не отказалась от своей заявки на такое же право. Что ты с ней поделаешь? Прямо на пятки наступает. Всего в два кубометра, да и то неполных, получилась разница в этот раз. Так что учтите это вы, овеянный славой. Почивать вам на лаврах не придется.

Тут он помолчал немного, обдумывая что-то. После я понял, что он обдумывал. Он старался сообразить, нельзя ли увязать это с политикой. Ведь он был не только мастер, но и парторг. А парторги у них так устроены, что обязательно сводят все на политику. Обдумав то, что ему было надо, он добавил:

— Допустим, верх возьмет другая сторона. Ну и что? Кровопролития у нас из-за этого не произойдет. А польза будет всем. В этом и заключается главная суть мирного соревнования. Всем польза, и никому вреда. Вот так бы и государствам договориться, чтобы всякие там споры и раздоры между собой — идеологические и политические — решать мирным соревнованием, а не войной. Тогда чья бы сторона ни победила, а выигрывали бы всегда народы обеих сторон. Но это не вдруг наладится. Сначала нужно установить мир и доверие между государствами. Без мира, без дружбы это дело не пойдет. Вот здесь, рядом со мной, сидит представитель Финляндии Алексей Матвеевич Турханен. Уж он-то знает, каково пришлось финскому народу от войны с нами. Но стоило заключить мир, как жизнь опять помаленьку в гору пошла. Жизнь — она ведь такая! Она непременно свое возьмет. Ей только дорогу давай пошире. А народ финский — миролюбивый, трудовой народ, и война ему, как и нам, не нужна. Видели нашего гостя в работе? Поет у него в руках топор-то. Видно, помахал он им за свою жизнь всласть. Так вот, я предлагаю выпить первую рюмку за мир, без которого не продвинется и наше дело, не устроится и наше счастье, за мир и за дружбу с хорошим финским народом!

И они выпили эту первую рюмку здесь, в глубине лесов, не то белорусских, не то псковских, за дружбу с вами, финские люди. И лишь потом стали пить за то, что относилось к их свадебному вечеру. Не знаю, почему они начали свой местный маленький праздник именно так. Может быть, ради финского гостя? Увидели финна и выразили через него свое отношение к финскому народу. Такое напрашивалось тут объяснение, хотя ты, Юсси, конечно, назвал бы это слишком наивной догадкой. Твой опытный, зоркий глаз легко усмотрел бы тут совсем иную причину. Советская пропаганда — вот как ты бы это назвал.

Да, так оно и было, конечно. Тебе ли, Юсси, этого не знать с твоим проникновенным умом! Все у них было подстроено заранее: и дождь, загнавший меня в этот лесной поселок, и богатый свадебный стол, даже речь парторга касательно дружбы с финнами. Все было заранее продумано с одним-единственным намерением вкрутить мне мозги. Но ты, Юсси, можешь быть спокоен. Не такой я был простак, чтобы так легко клюнуть на эту приманку.

Да, я пил, конечно, и ел всю эту заготовленную для меня хитроумную пропаганду. А что же мне оставалось делать? Но нельзя сказать, чтобы она показалась мне такой уж неприемлемой, эта их пропаганда, особенно та ее разновидность, которая побывала в печном жару. У них это все носило разные названия, и трудно было бы возразить что-нибудь против таких вещей, как, например, свадебный пирог с яйцом и рисом или печеный окорок, напитанный такими ароматами, от которых мутилось в голове. Правда, замутнению в голове способствовало также и то, что наливалось в рюмки. И, пожалуй, это был самый убедительный вид пропаганды, насколько я это сам ощутил. Да, я пил эту пропаганду, мне снова ее наливали в рюмку, я вставал с приветливой улыбкой и протягивал наполненную пропагандой рюмку на все стороны, и все, кто мог дотянуться, прикасались к ней своими рюмками и тоже пили.

Чаще всего рюмки тянулись туда, где сидели две молодые пары. Я тоже тянул к ним свою рюмку. Они протягивали в ответ свои. Наши рюмки сталкивались над серединой стола и звенели. Все желали молодым супругам счастья и успеха в работе. Я тоже желал им зарабатывать побольше, чтобы в доме было счастье. Не мог я только понять, ради какого заработка покидали они на два часа этот свадебный стол. Но я не терял надежды выяснить это в конце концов.