Тут парень в соломенной шляпе крикнул:

— А мы не ломая хребтов к этому придем!

Я сказал:

— Может быть. Но когда? Уже давно было пора прийти. Вот у вас всего только два года назад появились арбузы и виноград. А у нас на этой земле и под этим солнцем они появились бы полсотни лет назад. Вы объединились, чтобы лучше жить, и длится это у вас уже четверть века, но только в этом году у вас появился дом отдыха — один на шесть деревень.

Тот же парень крикнул:

— А вы бы много их понастроили?

Я не сразу ответил. Конечно, мы не выстроили бы ни одного дома отдыха. Это я знал точно. Но зачем стал бы я это им говорить? Чтобы опять вызвать смех? И без того много было смеха. Я сказал:

— Для крестьянина в земле — вся отрада жизни. К ней он привязан всеми своими жилами. Он с ней — одно. Земля без него — пустое место, и он без нее — никто. Живет она — и он живет. Цветет она — и он тоже цветет и царствует. В земле вся его жизнь. Значит, в ней и отдых его тоже. Так зачем же ему где-то в отдалении от своей земли, от своего дома строить еще какой-то дом отдыха?

— А для нас в ней не вся жизнь?

Это сказал своим глуховатым голосом темнолицый худощавый председатель. Ему я не хотел говорить неприятные вещи. Он, кажется, понимал в земле больше других, насколько я это заметил. Но ведь и он улыбался, когда смеялись все другие. Зачем он улыбался? Я сказал:

— Нет, не вся. Вы проводите на ней только восемь или десять часов в сутки. И первые ваши мысли не о работе на ней, а об отдыхе. Значит, для вас земля — не вся жизнь. Другое дело, если бы у нее был хозяин…

Председатель перебил меня, сказав с улыбкой:

— Если бы первые наши мысли были об отдыхе, то кто за нас выполнял бы государственный план по хлебосдаче? Кто наполнил бы зерном и овощами наши хранилища?

Я ответил:

— Мы на этой земле и под этим солнцем дали бы государству без всякого плана вдвое больше того, что даете вы, и себе оставили бы для продажи тоже вдвое больше.

— Мы не нуждаемся в продаже. Товары сдаем государству.

Это сказал секретарь райкома, которому все еще хотелось повернуть разговор со мной к чему-то интересному для всех. Но я не собирался ему в этом способствовать. Ведь и он был причастен к смеху. Поэтому я ответил:

— Может быть. До сих пор я думал, что в продаже своих продуктов не нуждался только крестьянин средних веков, который производил их так мало, что у него ничего не оставалось для продажи. Теперь такой крестьянин в любом государстве — только помеха. Теперь любому государству нужен такой крестьянин, который один может прокормить двадцать или даже тридцать городских семей. Но для этого нужно, чтобы такой крестьянин был хозяином земли. А у вас это никогда не получится, потому что у вашей земли нет хозяина.

Вот что я им ответил, чтобы знали, как смеяться некстати. Но они опять все дружно рассмеялись. Ладно. Пусть. Не меня касался этот смех. Касался он их самих, если уж на то пошло. Только они не сознавали этого. Секретарь райкома спросил меня:

— Итак, вы беретесь на этой земле обеспечить продуктами питания двадцать городских семейств?

Я ответил:

— Да. А может быть, и тридцать.

— А вы уверены, что остальные пять хозяйств тоже справились бы с такой задачей, то есть прокормили бы по тридцать семейств каждое?

— Да…

— И даже этот… как его… Ахти?..

Он произнес имя Ахти Ванхатакки с ударением на последнем слоге. Получилось русское слово «ахти», которое у них в прежние времена произносили обыкновенно в деревне при какой-нибудь беде, вроде того, как если бы человек воскликнул: «Ах я, несчастный, какая напасть на меня свалилась!» или «Ой, горе мне!». Я ответил:

— Да. И он тоже. А почему бы нет?

— Но ведь он старый и одинокий человек, вы сказали.

Я подумал немного. Действительно, от Ахти Ванхатакки не приходилось ожидать подобных успехов. Но ведь не мог же я это перед ним признать после их смеха. Я сказал:

— Ничего. Его доля земли тоже не осталась бы пустой. Кто-нибудь помог бы ему с ней справиться.

— То есть он взял бы себе работников?

— Нет, пожалуй. Работниками надо уметь распорядиться, а у него к этому нет способностей. Ему помог бы его хороший сосед Пентти Турунен. Хотя нет. Пентти тоже стар и к тому же потерял руку на войне. В хозяйстве только он и жена. Но на такую землю к нему вернулись бы из города обе его дочки. И на такой земле у его дочек очень скоро появились бы мужья. Сейчас у них пока еще нет мужей, но на такой земле они обязательно появились бы.

— И эти мужья наконец помогли бы вашему Ахти обработать землю? А до того она пребывала бы в запустении?

Нет, зачем? Он мог бы какую-то долю своей земли сдать кому-нибудь из нас в аренду. Да что я говорю: «Мог бы». Он бы непременно сдал, и не кому-нибудь, а одному-единственному. И этот единственный был бы Арви Сайтури. Да что я говорю: «Сдал бы». Не сдал бы он. Тот просто сам взял бы у него в аренду часть земли по своему выбору или купил бы. Скорее всего купил бы. Не знаю, как там насчет уплаты за землю. С уплатой денег Арви Сайтури никогда не любил торопиться. Но земля Ахти очень скоро перешла бы к нему вся. Это можно вперед сказать. Сперва он взял бы у него, наверно, вот эти два склона и низину между ними, а потом тот холм с обрывом и родник. Подобрался бы он, конечно, и к этому бугру. Разве он мог бы оставить без внимания такой богатый бугор? Сюда он перенес бы свой дом и окружил бы его садом. А с этого бугра он стал бы очень хорошо видеть и наши земли. Он видел бы их каждый день с утра до вечера. А он не может спокойно видеть чужую землю. В конце концов он сказал бы нам, что Ванхатакки был обделен при разделе и что кое-где заборы нужно передвинуть в его пользу. Но на самом деле он передвигал бы заборы в свою пользу. А после смерти старого Ахти он прибрал бы к рукам последний клочок его земли вместе с домом. И тогда его соседями остались бы мы четверо: Ууно, Оскари, Турунен и я. Не знаю, с кого бы из нас он после этого начал. Но можно сказать заранее, что Ууно и Оскари никак бы ему не поддались. Это дельные ребята, и они сами умеют крепко держаться за землю. При случае они просто дали бы ему по зубам. Но от меня и Турунена он бы не так скоро отцепился. Он знает, что мы не любим ссоры и хотели бы жить спокойно. На этом он бы играл. Он бы не давал нам жить спокойно, доказывая то одно, то другое насчет заборов. Конечно, Пентти тоже не остался бы при таких условиях смирным. Он и за нож мог бы взяться. Ради такой земли не грех и самому озвереть. Но ведь и Арви Сайтури умеет браться за нож. Турунену пришлось бы туго без дочерей с их мужьями. Но если бы они все у него объявились, то против Арви остался бы один я. Ко мне обратились бы его жадные глазные щели. Он повадился бы ко мне — высматривать, вынюхивать. Потом как-нибудь мимоходом сказал бы, что поможет мне распахать… ну, хотя бы тот холм. Просто так поможет, по-соседски. Ему удобно это сделать, потому что холм слегка вдается в его землю. Он скажет своим работникам, чтобы они, не сворачивая, прямо вели через него трактор с плугами. И холм будет распахан и засеян. Только урожай с него уже сниму не я. А когда я напомню ему про свой холм, он удивится и долго будет вспоминать, чьим он был год назад, этот холм. Потом он спросит меня удивленно, точно ли я был в той компании, которая получала здесь землю, и есть ли у меня на это документ. Он возьмет у меня документ временно, для сверки со своим документом, и, конечно, забудет вернуть. Потом он удивится, что мне, одинокому человеку, дали столько земли, и скажет, что это неправильно, когда рядом есть семейные. И опять он спросит меня с подозрением, не пристроился ли я к этой земле после и есть ли у меня на нее документ? А когда я начну ему доказывать и спорить с ним, он для примирения попросит сдать ему что-нибудь на год в аренду, например тот южный склон и прилегающую к нему луговину. Назад я это уже не получу, а в судебных делах он знает столько хитростей, что лучше с ним не связываться. Потом у меня вдруг среди зимы сгорит сарай с сеном, а летом я найду в поле с переломанными передними ногами свою лошадь и выловлю из реки свою корову, утонувшую там по неведомой причине. Но в конце концов я не пропаду. Уходить с насиженных мест мне не привыкать. А плотники везде требуются. Да и чужую землю пахать я тоже еще не разучился.