Воды в ванне было не очень много, но вполне достаточно. Одной рукой я схватил его за короткие жесткие волосы, а другой за шею, и…

Трепыхался он довольно долго, но ведь не может же человек без воздуха трепыхаться вечно. Когда он закачался на волнах, я тщательно вымыл руки и ушел. А перелезая через забор, вдруг подумал, что сегодня ночью двумя паразитами на свете стало меньше. И не только в смысле образном, переносном — но и самом что ни на есть прямом.

— …да уйди ты! — сердито шипел я, героически пытаясь удержаться на ногах от чрезмерных проявлений радости Джона. — Уйди!..

Удержался. Шмыгнул в ванную, а потом зашлепал по лестнице в спальню Маргариты и ни с того ни с сего вспомнил вдруг Инну. М-да… Ну ладно, ладно…

Вздохнув, толкнул дверь. Интересно, заперта или нет?

Незаперта.

Это хорошо. Значит, не придется опять спускаться за отмычками. А еще…

А еще это означает, чёрт подери, что меня здесь в каком-то смысле ждут. Вот только в каком?

А за окном уже светает…

Я храбро приблизился к кровати Маргариты. Интересно, одета или нет?

Неодета.

Это хорошо. Значит, не придется ее раздевать. А еще…

А еще это тоже означает, чёрт подери, что меня здесь в каком-то смысле ждут. Вот только в каком?

Да, за окном уже светает вовсю…

Я осторожненько прилег рядом с Маргаритой. Интересно, распопрёт или нет?

Не распопёрла.

Это хорошо. Значит, не придется клянчить и унижаться. А еще…

Однако ж вот это последнее "еще" я додумать уже не успел.

Потому что она безжалостно придавила мне голову сначала своим левым, а потом и правым полушарием. Получилось — между молотом и наковальней.

Бедная моя голова!..

Я открыл один глаз.

Затем второй.

Третий.

Маргариты рядом не было.

А может, оно и к лучшему — по крайней мере, есть хоть немного времени на размышления. Дело в том, что до меня вдруг дошло, что где-то подспудно, в подкорке, все эти дни и часы постоянно крутился вопрос: почему синьор Мошкин для своих внеслужебных финтов воспользовался столь странным маскарадом? Ну посудите сами: мент — и парик! Нет, я еще понимаю — фальшивые усы, темные очки, но парик а" ля Джимми Пейдж?!1

Хотя… Хотя, кажется, я начал кое о чем догадываться. Но нет, надо выяснить всё до конца.

Спустившись вниз, я услышал звуки жизнедеятельности на кухне, однако прошел мимо закрытой двери к открытой — во двор. Ну, спасибо хоть догадалась выпустить Джона. "Встреча на Эльбе" состоялась за почти непроходимыми кустами в самом конце сада и, как всегда, прошла в теплой и дружественной обстановке, в результате чего я пару раз сел попой на траву и, обидевшись, поплелся обратно к дому. А Джон — не поплелся. Я ему запретил.

Вернувшись в дом, я чисто автоматически забрел в малую гостиную, в которой когда-то впервые узрел Маргариту. Забрел и… обомлел: на стене тихо и мирно, будто и не исчезала, висела гитара Серого. Что бы это значило? Рита решила таким образом намекнуть, что всё остается по-прежнему, что ничего не изменилось?

Однако что-то ведь изменилось, и немало. Ну, ладно…

На кухню я вплыл с гитарой наперевес и, преувеличенно похабно терзая струны, голосом "слепых" прогнусил:

Ах, Рита, любимая Рита,

ну как твое сердце смогло

такого красавца, орла и героя

сменять на такое фуфло?

Кажется, эта проникновенная песнь песней Маргарите не шибко понравилась — взгляд ее, оторвавшийся от плиты и обратившийся на меня, посуровел.

Я моментально наступил песне на самое горло и:

— Люби меня, как я тебя! — Уже речитативом.

Ее прекрасные глаза метнули в мои менее прекрасные пучок ярых перунов.

— Замолчи!

Я с трудом увернулся и попросил:

— Love me tender, love me long1…

— Шут гороховый!

— Почему это гороховый? — обиделся я и пояснил: — Просто понимаешь, last night I said this words to my girl2, ну и… Ну и мне показалось, что она восприняла их положительно.

— Тебе показалось, — холодно процедила Маргарита.

Я тяжело вздохнул:

— Слушай, только, пожалуйста, не ври, а? Ты же отлично знаешь, что любишь меня до беспамятства больше всего на свете.

Брови ее подпрыгнули к потолку.

— Люблю тебя до беспамятства?

— Конечно, — невозмутимо подтвердил я. — Или — до безумствия. Только сама себе боишься в этом признаться…

Губка для мытья посуды больно ударила меня в висок, и я со стоном схватился за голову, а Маргарита пообещала:

— В следующий раз метну что-нибудь потяжелее.

Я грустно повесил нос.

— Тяжелее некуда…

— Поищем. Завтракать будешь?

— Что? — Приподнял нос. — Замечательная мысль!

— А выпить не желаешь?

Я удивился:

— Какая странная фраза. Ты же знаешь: на работе не пью.

Маргарита прищурилась:

— Так она всё еще продолжается?

Я тоже прищурился:

— Разумеется.

Небольшая пауза и:

— Ладно, садись.

— Ладно, сажусь. — И уже до окончания трапезы не проронил ни слова.

Маргарита тоже не проронила. По-моему, она чувствовала, что на уме у меня нечто не больно для нее приятное. Покамест на уме, а сейчас… сейчас будет и на языке.

— Дорогая, у тебя есть хобби?

Отреагировала мгновенно:

— Естественно. Бриллианты.

Я опешил:

— Опять?

— Не опять, а снова! Думаешь, ради чего пришлось связаться с этим…

Я протестующе замахал руками, однако внутренне даже был рад, что Марго заикнулась о Мошкине.

И — саданул изо всех орудий:

— Слышь, а он не извращенец?

Глаза ее чуть не выскочили из орбит.

— Совсем рехнулся?

Я страдальчески поморщился:

— Да не совсем. Тут, понимаешь, его… Короче, недавно несколько человек видели твоего подполковника в… в женском парике.

— Ты определенно сошел с ума, — трагически произнесла Маргарита.

Я возразил:

— Отнюдь. Ему по некоторым причинам потребовалось… м-м-м… замаскироваться, и потому он…

— Напялил парик, да?

— Да. Вообще-то девяносто девять и девять десятых процента, что то был Мошкин. Но мне надо знать точно. На все сто.

Она дёрнула шеей, отчего задёргалось и то, что располагалось ниже.

— И из-за этого ты обозвал нормального мужика извращенцем?

— Шутка, — пояснил я. — Наверное, глупая. Да нет, не наверное, а наверняка глупая. Заочно прошу у господина подполковника прощения. Итак… Итак, меня интересует, носит ли его жена парики?

Маргарита вздрогнула.

— Н-не знаю…

Я насторожился — очень уж странным был тон.

— А если подумать?

Отвела глаза.

— Я ее в жизни не видела.

— А ты ходишь в париках?

Маргарита пожала плечами:

— Сейчас не хожу.

— А когда ходила? — не унимался я.

— Несколько лет назад. Покажи бриллиант.

— Что-о-о?! — От столь резкого перехода я едва не навернулся со стула. — Об этом пока забудь! Всему свое время. Они у тебя остались?

Она наградила меня малоприятным взглядом. Но ответом все же удостоила:

— Валяются где-то.

Я поднялся из-за стола и, подойдя к приоткрытому окну, через которое совсем недавно была застрелена молодая девушка (Маргарите мы с Пауком договорились об этом молчать), полез за сигаретами. Закурил, выпустил дым в окно и сказал:

— Послушай, солнцеликая. Возможно, тебе всё это и кажется причудами, но мне — нет. Поверь, я бы жутко хотел быть с тобой откровенным до конца, но… Но пока не могу. То, что из-за этих проклятущих камней всем нам грозит опасность, ты и так знаешь, хотя и, прости, бодришься и выпендриваешься. И я знаю. Не знаю только, от кого. Мошкин — шестёрка, а вот кто стоит за ним? Кажется, начинаю догадываться, но чтобы догадка переросла в нечто большее… Господи, я прошу тебя, Рита: пожалуйста, поищи эти чёртовы парики! Сколько их?

Она задумчиво вытянула нижнюю губку.