— Всё еще сердишься?

Она не ответила.

Ну, не ответила — и не ответила. Я включил зажигание и тронулся с места. Молча выехал из поселка, молча въехал в будто вымерший город. А вот после этого схитрил.

— Послушай, Снегурочка, оттай, пожалуйста, а? Я плохо помню, как до тебя добираться, показывай дорогу. Сейчас куда?

Фыркнула, но все-таки заговорила.

— Сворачивай налево.

— Повинуюсь, о пери!

И свернул налево.

Поставив машину возле подъезда, я включил свою эксклюзивную сигнализацию. Нет, настоящий умелец-то, конечно, смекнет, что там и как, однако же я рассчитывал, что умельцев подобного калибра в этих краях не густо. К тому же в машине не было теперь ничего ценного, кроме, пожалуй, гранаты. А еще я уповал на то, что окна Ларисы располагались прямо над нею: если высунуться подальше и постараться от души, можно даже доплюнуть. (Кстати, в детстве я прекрасно плевался и во всех уличных состязаниях на дальность и точность ниже второго места, как правило, не опускался. За это друзья-приятели окрестили меня Верблюдом, и кличка эта продержалась довольно долго — приблизительно до окончания периода полового созревания, когда, по устному джентльменскому соглашению, ввиду участившихся контактов с юными представительницами противоположного пола, мы постепенно перестали пользоваться своими детскими, но в основном не слишком благозвучными прозвищами. Правда, еще и по сей день, при встрече с человеком, которого не видел лет двадцать — двадцать пять, я иной раз слышу: "Привет, Верблюд!" На что вежливо отвечаю: "Здорово, Козёл!" И оба тут же вспоминаем наши настоящие имена.)

Но это к слову. Итак, мы вылезли из машины, я запер ее и окинул взглядом дом. Света не было ни в одном окошке. Не было его и в подъезде. Взяв в левую руку ладонь Ларисы, а в правую пистолет, я тихо шепнул:

— Пошли.

Осторожно приоткрыл дверь подъезда и нырнул в его черную глотку первым, будучи готовым ко всему — в том числе и удару по башке, — но бог миловал. Тогда я потянул за собой Ларису, ступил на лестницу… И замер — в подъезде кто-то курил. И не в прошедшем времени, а самом что ни на есть настоящем…

Отпустив руку Ларисы, я толкнул ее обратно к двери, а сам зайчиком скакнул наверх и, целясь от бедра, молча уставился на зыбко-серебристый силуэт, обладатель коего, опершись локтями на перила площадки второго этажа, задумчиво пускал струи дыма нам навстречу.

Видя спокойную позу незнакомца, я позволил себе чуть расслабиться и только было открыл рот, чтобы что-нибудь сказать, как вдруг человек-полуневидимка стряхнул пепел едва ли не мне на голову и резко выпрямился:

— Послушай, где тебя носит? Уже два часа жду!..

Я задрожал.

А голос через секунду, уже менее уверенно и грубо, вопросил:

— Ларис, это ты?.. Что ты молчишь?! Господи, да кто это!

И тогда…

И тогда я судорожно сглотнул слюну и кукарекнул как карликовый декоративный петушок:

— Я!.. Это я, Рита…

…Мы втроем сидели на кухне Ларисы, словно министры иностранных дел не больно-то дружественных держав.

Я с преувеличенным вниманием разглядывал замысловатые узоры на обоях и думал о том, что, находись мы, к примеру, в ресторане, с головой бы ушел сейчас в изучение меню.

Увы, мы находились не в ресторане и меню под рукой не было, а погрузиться хотя бы в газету не позволяли всосанные с молоком матери и водкой отца идеалистические взгляды на нормы приличия и этикета. А ежели бы позволяли, наверняка уткнулся б во что угодно, лишь бы не чувствовать себя обреченным смертником на передовой, попавшим в перекрестье прицелов двух засевших в диаметрально противоположных гнездах, но целившихся исключительно в меня одного снайперов.

Но впрочем, иногда они целились и друг в друга.

Так что представьте, какой гадиной, каким позорным псом я себя сейчас ощущал… Нет-нет, я был страшно, безумно рад, что вижу Маргариту живой и здоровой, но… Но я не был страшно и безумно рад, что вижу ее живой и здоровой в одной компании с Ларисой, которой я тоже желал быть всегда живой и здоровой, но видеть сейчас которую в одной компании с Маргаритой хотел как-то не очень.

Разумеется, Маргарита моментально всё просекла: и мое не поддавшееся маскировке смущение, и полунасмешливый прищур Ларисы. Нет, внешне на ней это просекновение почти никак не отразилось, но вот внутреннюю оценку факта моего вторичного появления в ее жизни она, похоже, произвела мгновенно, потому что еще на площадке бесстрастно поинтересовалась:

— А ты-то откуда свалился?

Я открыл было рот, чтобы объяснить, откуда, но Лариса перебила:

— Может, не на лестнице?

Рита вспыхнула — это я заметил даже в темноте, — и далее никто не произнес ни слова, пока все не очутились на кухне.

Очутились. Сели как министры за стол. И что же, господи, дальше?!

Наконец мне надоела эта игра в молчанку и собственные потупленные словно у двоечника взоры, и мой разум возмущенный вскипел:

— Эй, слушайте обе две, я вам что, подсудимый?! — И уставился на Маргариту. Как и прежде прекрасна — правда, какие-то неуловимые изменения (год есть год) в облике лица появились. В облике же тела, похоже, нет: все узлы и детали по-прежнему манящи, зовущи, влекущи…

Для отвода глаз снова вякнул:

— Подсудимый, да?

Лариса усмехнулась:

— Свидетель.

Я удивился:

— Чего?

— Моего малодушного грехопадения, — спокойно пояснила она, и я едва не задохнулся от возмущения, а также от того, что теперь мой оправдательный лепет попросту терял всякий смысл.

Маргарита в свою очередь бросила на меня нокаутирующий взгляд:

— Гм, ясно…

И тогда я взорвался:

— И что же это, позволь узнать, тебе, милая, "гм, ясно"?!

Она дёрнула красивой щекой.

— Да многое. Не пойму только, зачем ты приехал. И как оказался в… — легкая пауза, — этой квартире.

Мои глаза полезли на лоб.

— Зачем?! — промычал я. — А вот зачем!.. — И минуты за две вывалил ей всё как из пулемета. Закончил же свою пламенную речь не менее ярким финалом: — Так-то, дорогуша! А обета безбрачия при расставании, коли уж на то пошло, никто из нас, кажется, не давал!

Маргарита холодно кивнула:

— Ну разумеется, с чего ты взбесился? Просто как-то это всё неожиданно. — И хлестко добавила: — Не знаю, правда, к чему потребовалось сочинять сказочки про телеграмму и мое похищение. Я ездила в горы с… одним человеком.

Я обомлел. Удивилась и Лариса:

— Но ты же пошла за сигаретами и…

Рита усмехнулась:

— И мой знакомый уже ждал в машине. Честное слово, это не планировалось, но я согласилась на его предложение о дружеском пикнике. А вы болтаете о каком-то похищении!

— "Пикнике"?! — рыкнул я. — Значит, ты просто укатила с…

— Любовником, — спокойно договорила Маргарита. — А с кем еще? И если то, что ты сейчас поведал, не выдумки…

— Это не выдумки, Рита, — оборвала ее Лариса. — Не веришь — позвони отцу.

— Отцу?! — Похоже, вот теперь-то Маргарита и впрямь была ошарашена.

— Он вторые сутки ищет тебя как проклятый. И этот… — Лариса усмехнулась. — И этот юноша тоже.

За столом воцарилась напряженная тишина. Пользуясь моментом, я вроде как сурово, но, ей-богу, с дрожью в коленках смотрел на Риту. Иногда, впрочем, и на Ларису тоже. И тоже с дрожью. Ёлки-палки, вот же угораздило вляпаться между такими! Прости, Натали, прости, если когда-нибудь узнаешь!

Маргарита же не глядела ни на меня, ни на Ларису. Видимо, до нее наконец-то начало доходить, что давешний романтичный пикничок на лоне природы может выйти ей иным, не столь романтичным боком. (Ежели он вообще имел место, тот пикничок.)

Молчание затянулось, и я светски кашлянул.

— Дозвольте закурить? — Закурил и сказал: — Послушайте, девушки, все мы сейчас, конечно, озадачены, но необходимо и поспать, а долгие разговоры давайте оставим на завтра. К тому же, невзирая на великое счастье, Маргарита Владимировна, видеть вас в добром здравии, я лично зверски хочу есть. — Встал, распахнул холодильник, отломил полкольца колбасы и достал из хлебницы кусок хлеба. Сообщил: — Сейчас вот поужинаю и завалюсь. Хоть прямо тут на полу, хоть как Леонов в "Афоне" в ванной.