А обозреть, признаюсь, было что, хотя почти все шезлонги и пустовали. За исключением одного. И вот в этом-то одном, подставив себя небу, в томной позе возлежала загорелая дама, одетая в нижнюю половинку купальника и черные очки. В правой руке ее дымилась сигарета, а ошую стоял мраморный столик, украшенный двумя красивыми бутылками и парой стаканов. А еще на крышке столика, рядом с пепельницей, лежали изящный дамский пистолет с рукояткой из слоновой кости и "Аргументы и факты".
На первый взгляд женщина в черных очках производила впечатление достаточно молодой. Однако уже на второй — увы, недостаточно. Нет-нет, у нее все, что надо, было еще в порядке — просто пытливый взор не мимолетного, а более вдумчивого исследователя все же отметил бы некоторые симптомы грядущего увядания. Но, впрочем — только грядущего. Короткие же светлые волосы приятно контрастировали с загорелой золотистой кожей.
Глядя на эту разомлевшую под солнцем ундину, я вдруг вспомнил, что все еще парюсь в чужой куртке, и невольно пошевелил для вентиляции плечами. Потом, подумав о пистолетике со слоновой ручкой, решил, что лучше скрыться в кустах и пошуметь там малость для приличия, дабы дать незнакомке время задрапироваться.
Сказано — сделано. Осторожно шагнул назад и… кр-р-рак! — треснув каким-то проклятым сучком, застыл в виноватой позе.
Хотя мог бы и не застывать.
Женщина даже не повернула головы. Только спросила:
— Это ты, Герда?
Я скорбно вздохнул:
— Да как сказать… Очевидно, нет.
После этого она повернула голову, медленно стянула с носа очки и слегка привстала на локте, отчего грушеобразные груди с крупными коричневыми сосками переместились из вертикального положения в полугоризонтальное. Большие серые глаза не-сколько секунд пристально и совершенно не удивленно смотрели на меня, после чего женщина лениво потянулась и, вытащив откуда-то из-под тулова белый газовый платок, накинула его на грудь.
— Извините, я нечаянно… — удрученно пробормотал я, ожидая душещипательно-целомудренной сцены, но сцены не последовало. Держа сигарету в одной руке, а очки в другой, незнакомка спокойным и мелодичным, почти девчоночьим голосом поинтересовалась:
— А где Герда?
Я снова вздохнул:
— В доме. Понимаете, я, увы, нечаянно открыл дверь, и…
— С ума сошли, — ровным тоном сообщила она. — Мы не пускаем собаку в дом во время течки. Теперь перепачкает там всё!
Я повесил нос.
— Простите…
Женщина не ответила. Только выбросила сигарету и, придерживая шарф на груди, приняла сидячее положение.
— Но почему же она вас не съела?
— Почему? — Я почесал вчерашнюю шишку. — Видите ли, дело в том, что… — И, рухнув на четвереньки от игривого толчка в спину дорогого питомца, завертел головой, уворачиваясь от слюнявого языка Джона.
Миссис в шезлонге кивнула:
— Теперь вижу, в чем. Значит, вы и есть хозяин этого мужлана?
Я обиделся:
— Почему — мужлана?!
Женщина заливисто рассмеялась:
— Да потому что лезет все время! — Добавила: — И не только к Герде.
Ага, грань приличия задана. Тетя без особых комплексов. Я поднялся с четверенек и, отряхивая брюки, туманно пояснил:
— Уважает он вашего брата… то есть, сестру. На улице даже незнакомых целует. И идет вроде смирно, а чуть зазеваешься — прыг! скок! чмок! — И — замолчал. Потому что понятия не имел, о чем говорить дальше.
— Так-так… Выходит, вы и есть знаменитый прошлогодний ухажер нашей Риточки?
Я невольно оторопел:
— "Вашей"?!
Но женщина шаловливо погрозила мне украшенным перстнем пальчиком:
— А ну-ка не хамите! Сколько, вы полагаете, мне лет?
Я мысленно крякнул — гулять так гулять!
— Тридцать… четыре?
Она лучезарно улыбнулась:
— Льстец! — Капельку погрустнела: — Увы, уже тридцать восемь…
— Не может быть! — запротестовал я.
— И тем не менее. Но все уверяют, что выгляжу я неплохо.
— Все? — невинно уточнил я.
Снова заливистый хохоток:
— А вы остряк! Ну, пусть не все — но многие.
Я приблизился и, окинув ее по возможности нейтральным взглядом, признал:
— Пожалуй. — Придвинул стул. — Позволите? — Но тут же спохватился: — Простите, может, мне отвернуться, а вы… — И деликатно показал на грудь. Свою.
Она махнула рукой:
— Да ладно. Всё равно у меня здесь ничего нет, я так и пришла.
Я изумился:
— Где — "ничего нет"?! А-а-а, в смысле одежды. Ну, тогда конечно… Только вот боюсь, что если нагрянет Владимир Евгеньевич, ему это не очень понравится.
Женщина округлила глаза:
— Вовику?!
— "Вовику"?! — округлил свои и я, но сразу же врубился. — А-а, ну да, понятно…
— Что вы-что вы! — жаворонком щебетала меж тем она. — Вовик у меня совсем не ревнивый. Когда мы с ним пять лет назад поженились…
— Миль пардон! — не выдержал я. — Это вам, значит, было…
— Тридцать три, — поспешно сказала она. — А Вовику… — зарделась, — пятьдесят девять. Так вот, я сразу поставила ему условие — не ревновать. Слышите?
— Слышу, — кивнул я, думал про себя, что что-то явно не тянет "Вовик" на шестьдесят четыре, и не исключено, что одна из главных причин того (помимо больных почек) находится сейчас передо мной. А впрочем, еще не известно, как буду выглядеть я сам, when I" m sixty four1.
— …и заверяю вас, — продолжала она. — За все эти годы я не дала Вовику ни малейшего повода для ревности. Ни ма-лей-ше-го! — Это прозвучало торжественно и гордо. Очень торжественно и очень гордо.
— Ну ясное дело, — согласился я. — А как же иначе. Простите, а мать Риты…
Скорбь на красивом лице:
— Мать Риточки и Людмилы… — Пояснила: — Это старшая дочь Вовика, она живет в Москве.
— Да-да, — сказал я. — Кажется, там имеется еще и внучка?
Моя собеседница вновь расцвела:
— Конечно-конечно. Прекрасная, прекрасная девушка! Студентка, спортсменка…
— Комсомолка, красавица… — пробубнил я себе под нос.
— Что?
— Ничего-ничего! Продолжайте.
Она опять тяжко вздохнула:
— Так вот, мать девочек давно умерла. Риточка еще училась в школе. У бедняжки было слабое сердце…
(Небось Паук довел, вяло подумал я.)
— Господи! — воскликнула вдруг она таким драматическим голосом, что я подпрыгнул. — Господи, но мы же с вами до сих пор не познакомились! — А впрочем, — лукаво улыбнулась она, — ваше-то имя мне известно.
Я галантно привстал:
— Весьма польщен! — И оттолкнул подбежавшего в очередной раз поделиться какой-то своей собачьей радостью, возможно, новой победой над Гердой, Джона. — Весьма!
Она протянула руку, формально придерживая шарфик на груди.
— А меня зовут Татьяна Николаевна… То есть, Татьяна, — моментально поправилась она. — Но, разумеется, для своих — просто Таня.
— Очень приятно, — заверил я, думая про себя, что, невзирая на неоспоримую соблазнительность новой знакомой, до "Тани", пожалуй, все же лучше не добираться, остановившись в крайнем случае на "Татьяне", и задал, показывая на пистолет, вполне нейтральный вопрос: — А… это, извиняюсь, зачем?
Татьяна Николаевна пожала округлыми шоколадными плечиками:
— Господи, да бред, конечно, но Вовик настаивает, говорит, мало ли что.
(Так-так, значит, для Тани Николаевны образ и стиль жизни горячо любимого супруга отнюдь не секрет.)
— А стрелять-то умеете? — поинтересовался я.
Она важно кивнула:
— Ну разумеется! — Подумав, добавила: — Только очень плохо. Когда тренируюсь, все время попадаю не туда, куда надо. Понимаете?
Я хмыкнул:
— Понимаю. Слушайте, ну а почему бы Владимиру Евгеньевичу не приставить к вам охранника? Уж хоть на одного-то раскошелиться мог бы.
Татьяна Николаевна горько вздохнула:
— Да он приставлял. Были, были у меня охранники! Сначала один, потом другой, третий… А потом… — В девчоночьем голосе ее зазвучала неподдельная обида: — Потом он почему-то заявил, что хватит, лишних людей у него нет, привез эту собаку, дал мне пистолет и сказал, что обойдемся сигнализацией.
