— Вы повторяете известные истины, Сохраб Мургузович! — перебил его Бадирбейли. — Знаем мы и о том, что проблема эта волнует самых крупных ученых мира. Вы со своим аспирантом изрядно опоздали. Я говорил об этом еще на прошлом заседании ученого совета.

— Снова ошибаетесь, Башир Османович! Опоздать тут невозможно. Вопрос настолько сложный, что над окончательным его разрешением будет еще трудиться не один ученый. Проблема общечеловеческая, и думать о приоритете не приходится. На данном этапе ученые, занятые решением этой проблемы, друг друга не повторяют. Каждый идет к решению своим путем, своим методом. Какой из методов окажется наиболее эффективным и экономным, пока сказать трудно.

Чем дальше углублялся спор в сферу науки, тем менее Бадирбейли мог принимать в нем участие. Он наконец предпочел помалкивать.

А Гюнашли продолжал:

— Что касается заключения проектного отдела, то считаю необходимым высказать свое мнение и по этому поводу. Несомненно, в заключении имеются весьма справедливые замечания, которые нельзя не учесть в дальнейшей работе. Я собственноручно проверял результаты опытов. По невнимательности или еще по каким иным причинам Шамсизаде в итоговых вычислениях упустил некоторые детали. Поспешил с химическим составом катализатора и так далее… Но все это отдельные технические погрешности, и поднимать из-за них шум, право же, не стоит. Недостатки легко устранимы при участии самого аспиранта.

— Не будет этого! — снова встал на дыбы Бадирбейли. — Хватит с нас! Сколько потратили мы времени и средств, создавая условия для работы какому-то распутному, безнравственному парню! Не забудьте, если неотработанные газы отравляют воздушный бассейн, то аморальные люди, пройдохи, авантюристы отравляют наше общество. И это не меньшая опасность… Разве не наша прямая обязанность тревожиться о том, чтобы идеологическая атмосфера была столь же чистой, как и воздух, которым мы дышим?

Члены ученого совета с удивлением глядели на Бадирбейли. Что могли означать его слова? Гюнашли спросил с недоумением:

— Я не понимаю вас, Башир Османович. Какое отношение имеют вопросы идеологии, нравственности и морали к научным проблемам, которые мы сейчас обсуждаем?

— Прямое! Очень большое отношение! Мы не можем мириться с тем, что в наших рядах находятся паразитирующие элементы. Наш институт — храм науки. И двери этого храма Должны быть крепко заперты для аферистов, морально неустойчивых людей.

— Нельзя ли яснее, Башир Османович?

— Яснее?! — Башир надменно вытянул вперед подбородок. — Что ж, так и быть, могу яснее! Ваш аспирант, вон тот, что сидит вытаращив глаза в последних рядах, и является именно таким аферистом. Надо отдать ему справедливость: он неплохо умеет маскироваться. К сожалению, нам все стало известно лишь вчера. Несколько лет назад он встретил девушку, объяснился ей в любви, вошел в дом, на средства ее родителей жил, учился, ел их хлеб… А потом втерся в доверие к другому человеку, сумел убедить его в своих талантах, пролез в аспирантуру и занял там прочное место…

— Что за огульные обвинения? Факты!

— Факты? — Бадирбейли быстро перебрал в памяти все услышанное от Мархамат-ханум и насмешливо улыбнулся. — Пожалуйста! Пока Шамсизаде был студентом, его устраивала дочь рабочего. Почему бы и нет, когда ее отец создал ему беспечную жизнь. Но аппетиты растут! Аспирант, ученый — зачем ему дочь рабочего? Как появиться с ней в интеллигентном обществе? Не подобает… Значит, нужно найти нечто более подходящее. Зачем отправляться в далекие поиски, когда можно не утруждать себя. И он не утруждал. Он нашел искомое в вашей семье, Сохраб Мургузович! Да, да! Бросил девушку, с которой забавлялся несколько лет, и стал охаживать вашу дочь. А зачем? Да затем, чтобы заручиться покровительством! Ведь как-никак его научная судьба в ваших руках!

Вугар не верил своим ушам. Откуда эта наглая несусветная ложь? На какое-то мгновенье он потерял дар речи, пытаясь собраться с мыслями, и вдруг неожиданно для самого себя вскочил и крикнул, сам не узнав своего голоса:

— Ересь! Ложь! Выдумка! Ничего подобного!

Но Башир не обратил внимания на его беспомощный крик. Пренебрежительно отвернувшись, он безразлично улыбнулся. Даже невозмутимый Гюнашли вышел из себя.

— Если нет совести, надо иметь хотя бы представление о ней! — тихо, но твердо сказал он. — Вражда, неприязнь все имеет свои пределы. Клевета недостойна мужчины. Пользоваться в борьбе подобным оружием низко.

Грустный и тихий голос противника лишь раззадорил и подбодрил Башира Бадирбейли.

— Клеветник не я, а ты, Сохраб! — наглея и переходя на «ты», заговорил он. Мне эти сведения сообщили вчера. И не кто иной, как твоя собственная супруга. Она позвонила мне…

В голове Сохраба что-то гулко и громко застучало. Может, он ослышался?

— Кто?

— Твоя жена, Мархамат-ханум!

— Этого не может быть, — твердо и тихо сказал Сохраб.

— Да, Сохраб, именно Мархамат-ханум! Погруженный в свои научные дела, ты представления не имеешь о том, что творится в семье. Слава, положение вскружили тебе голову, и ты забыл обязанности по отношению к близким. Вчера твоя жена больше часа держала меня у телефона, жалуясь, рассказывала о том, какой ты плохой муж и отец!

Сохрабу не хватало воздуха, он глубоко вздохнул и, не сдержавшись, крикнул:

— Прекрати! Никто не давал тебе права вмешиваться в мои личные дела!

Башир громко и раскатисто расхохотался. Наконец-то он одолел Сохраба! Сколько лет добивался этого! Победа, великая победа!

— Ты неправ! — торжествующе заявил он. — Меня просили. Твоя жена просила. Не веришь — спроси у Зия Лалаева. Вон он сидит. Твой родственник, близкий человек. Пусть скажет!

Дрожащими пальцами Сохраб распустил галстук и расстегнул ворот рубашки. Растерянно оглядываясь, он искал глазами Зия.

Лицо Зия было испуганным и нерешительным. Сгорбившись, он поднялся с места.

— Башир Османович правду говорит, — заикаясь, промямлил он, глядя в пол, видно, боялся встретиться взглядом с Сохрабом Гюнашли. Мархамат-ханум уполномочила меня огласить письмо на заседании ученого совета. Разрешите выполнить ее просьбу!

Зия полез в карман и вытащил аккуратно сложенный вчетверо лист бумаги.

— Вот! — Он поднял бумагу над головой, показывая собранию. — Итак, разрешите огласить?

Председатель и члены совета ошеломленно молчали. Воспользовавшись их растерянностью, Зия начал читать:

— «Многоуважаемый директор, уважаемые председатель и члены ученого совета! Мой поступок может показаться странным и вызвать недоумение у некоторых из вас. Что делать, нет у меня другого выхода! Я вынуждена поведать вам о горе, которое постигло нашу семью, а единственное дитя мое, дочь Алагёз, довело до тяжелой болезни. Простите, что отнимаю у вас драгоценное время, но долг перед дочерью толкает меня на этот шаг…»

Гюнашли чувствовал, что нервы его натянуты, как тетива, дышать становилось все труднее, гуд в голове усиливался, сердце колотилось, не умещаясь в грудной клетке, перед глазами плыли красные круги.

Зия Лалаев продолжал читать:

— «Известный вам Вугар Шамсизаде (мне известно, что сегодня ученый совет рассматривает вопрос о его диссертации) — человек морально неустойчивый и безнравственный.

Вот уже скоро полтора года он каждый день бывает у нас, говорит, что ему нужны советы и консультация Сохраба Гюнашли. А на днях выяснилось, что его приводили в наш дом коварство и расчетливость. Приходил он вовсе не ради профессора, а чтобы встречаться с нашей дочерью. Вы можете спросить: что же тут плохого? Молодой человек имеет право влюбиться… Справедливо! Но подлость в том, что у него есть невеста, а он, несмотря на это, морочил голову нашей ненаглядной. Конечно же ему не удалось ничего добиться. Разгадав подлую игру, я указала ему на дверь и строго-настрого запретила переступать порог нашего дома. Люди, которые знали Шамсизаде в студенческие годы, говорят, что и тогда он славился безнравственностью. Нескольких девушек обесчестил.