— Я думал, это удовольствие ожидает нас в следующий четверг, — быстро проговорил он. — Вернее, надеялся, потому что сегодня я не могу долго оставаться. Господи помилуй! Я понятия не имел, что уже так поздно. Вы превосходная хозяйка, мисс Палинод. Очаровательный прием. Вы навестите меня завтра или мне самому зайти?

— Приходите, пожалуйста. Я очень ленива, — сказала она, махнув рукой с обворожительной грацией, и мистер Джеймс, кивнув ей в ответ и оглядев гостей быстрым прощальным взглядом, поспешил к двери, энергично прокладывая в толпе путь.

— Достойнейший человек, — заметила старая дама, точно розу бросила небрежным жестом вслед гостю. — Я уверена, Адриан, его уход не помешает вашему вдохновению. Я бы не отнесла его к интеллектуалам. Что вы будете читать? Для Ибсена сегодня слишком многолюдно. Но всегда ведь есть в запасе Меркуцио[116]. Если вы, конечно, не предпочитаете сегодня современного автора.

Кампьен огляделся вокруг, высматривая, где меньше толпа, и неожиданно узрел сбоку себя доктора.

— Я так понял, это вы обнаружили автора писем, — начал тот тихим истовым голосом, твердо глядя в очки Кампьену. — Мне хотелось бы обсудить это с вами. Видите ли, она не была моей пациенткой. То есть, я хотел сказать, я ее не лечил. Она ничем не болела, если не считать психического расстройства, что, кажется, я ей и сказал…

Он продолжал шептать все в том же духе, как человек, чьи нервы напряжены до крайности. Увидев возникшего рядом Лагга, Кампьен мягко высвободился от него. Лагг взмахом бровей и едва заметным колыханием трех подбородков пригласил обоих следовать за собой. И все трое, без лишнего шума, двинулись из комнаты. Выбравшись не без труда на площадку, они увидели ожидавшую их Рене. Бледная как полотно, она шагнула навстречу, взяла доктора с Кампьеном под руки и повела к лестнице.

— Опять случилось, — сказала она, стараясь взять деловой тон, но голос ей не повиновался. — На этот раз Лоренс. Он что-то съел или выпил. Не знаю что, не знаю, кто ему дал, может даже, и гости это выпили. Тогда кошмар. Но надо скорее идти к нему. Я… я думаю, Альберт, что он умирает.

Повергший гостей в панику слух, что отрава, которой потчевали гостей на новоселье у Борджиа, простой лимонад по сравнению с угощением Палинодов, скоро уступил место шушуканью, более похожему на истину. Покидать «Постминстерскую ложу» было, однако, запрещено, и нервы у всех напряглись до предела.

Пресса не совсем добровольно избрала местом пребывания сад, как губка насыщенный водой. Журналисты были в той стадии возбуждения, когда уже не думаешь о конкурентах; мокрые и злые, они сгрудились у ограды и обменивались на редкость непродуктивными идеями.

Внутри дома возбуждение было еще сильнее. В комнате мисс Эвадны прием, осененный зловещей тенью, кое-как продолжался. Других жертв отравления пока не было. Младший инспектор Порки Боуден, правая рука Люка, аккуратно заносил в блокнот адреса и фамилии гостей, их случайные замечания, а Дайс и его помощники с непроницаемыми лицами собирали вещественные доказательства — посуду и остатки скудного угощения.

Время от времени тишину нарушала декламация Адриана Сиддонса.

Нижняя гостиная и примыкающая к ней гардеробная были превращены в импровизированную больницу для Лоренса. По просьбе доктора Кларри снял все абажуры с ламп, и заброшенное помещение, давно считавшееся нежилым, обнаружило в голом электрическом свете всю мыслимую мерзость запустения — покрытые толстым слоем пыли половицы, обшарпанная мебель, выщербленная эмалированная посуда.

Когда доктор Смит уже раскатывал рукава рубашки, в комнату впорхнула Рене со стопкой чистых полотенец и в кухонном фартуке поверх черного праздничного платья. Опасность, угрожавшая жизни Лоренса, миновала, и она была на седьмом небе от счастья.

Она ласково улыбнулась Лоренсу, лежавшему на старинной, изящной, но изрядно вытертой софе. Вид у него был как у общипанной вороны: кожа лица влажная, мертвенно бледная, покрытая мурашками. Но мрачная покорность судьбе исчезла с его лица; им стали овладевать недоумение и злость оскорбленного в лучших чувствах человека.

Люк и Кампьен сравнивали свои записи. Они оба устали, но у Люка уже открылось второе дыхание.

— Видите? Пойло совсем другое. — Голос его вибрировал над ухом Кампьена. Обведя кружком соответственные места на том и другом листах, он продолжал: — Парню дали выпить совсем не то, что пили другие, — другой цвет, другой запах. Химический анализ будет готов только завтра. Придется пока вести расследование без него.

Его карандаш побежал вниз по страничке и остановился на следующих словах: «Говорит, не заметил, кто дал ему рюмку».

— Что вы об этом думаете?

— Вполне может быть, — ответил Кампьен. — Если бы он заметил, то сказал бы. Он хочет помочь следствию. И наверняка смутно себе представляет, как все произошло.

— И я того же мнения. — Люк изо всех сил старался говорить тише, отчего жужжал теперь, как майский жук. — Все, и знакомые и сами Палиноды, стараются помочь. Сюда заглянули со словами сочувствия мисс Джессика, Лагг, даже Клайти ненадолго. Приходили мистер Джеймс, поверенный мистер Кляч, Рене, актеры — словом, все.

Кампьен повернулся к доктору.

— Не берусь утверждать, Люк, — начал он, — да и никто не взялся бы до получения анализа, но, по-моему, это был не просто растительный яд. Было примешано еще что-то. Как вы думаете?

— Питье было не такое, как у всех, это ясно, — проговорил озадаченный Люк. — Другой цвет…

— Скорбе всего, и травяной чай был токсичен. Это, наверное, и спасло ему жизнь. Он вызвал сильную рвоту. Но, думаю, в питье было что-то еще. — Он помолчал, переведя несчастный взгляд с Люка на доктора. — Что-то более ортодоксальное, если можно так выразиться. Лоренс ведь как бы одеревенел, впал в сонливость, а это характерные признаки. К тому же подействовало слишком быстро. Возможно, добавили приличную дозу хлорала, не знаю. Конечно, это скоро выяснится. Кстати, где его рюмка? Он ведь унес ее с собой.

— Она у Дайса. Все вещественные доказательства у него. — Люка они пока больше не интересовали, он, как бульдог, вцепился в новую идею. — Думаете, опять гиосцин, доктор?

— По-моему, нет. Естественно, я сразу о нем подумал и стал искать симптомы, но никаких таких симптомов не было. Буду очень удивлен, если это окажется гиосцин.

— Кто-то хочет навлечь подозрение на мою сестру, — слова были сказаны голосом, сорванным рвотой и звучавшим как хруст валежника. От неожиданности все резко обернулись и одновременно двинулись к софе. Лоренс, ожившая Горгулья, с мокрыми, торчащими во все стороны волосами и блестящим лицом, смотрел на них, как всегда, умно и интеллигентно.

— Навлечь подозрение на сестру, — он старался произносить слрва как можно более внятно, точно принимал присутствующих либо за полоумных, либо по меньшей мере за тугоухих. — Явно хотят сделать ее козлом отпущения.

— У вас есть основания так думать? — спросил Люк с живым интересом.

Больной приподнялся на подушке и ответил, стараясь совладать с непослушным голосом:

— В моей рюмке был сухой листик. Я его вынул после первого глотка. Этим глотком я ополовинил ее. Иначе эти напитки пить нельзя, очень неприятный вкус. — Он говорил так серьезно, что никто не решился улыбнуться. — Это был листик болиголова. Классический яд. Вот вам и основание. И я тут же вышел из комнаты.

— Почему вы уверены, что мисс Джессика ни при чем? — спросил доктор, опередив обоих детективов. Он говорил просто, без обиняков, как будто считал, что ум Лоренса в том же состоянии, что и тело.

Больной закрыл глаза в полном отчаянии.

— Она не могла поступить так вульгарно, — прошептал он. — Даже если бы и забыла о милосердии. Еще древние греки считали, что болиголов применять как яд нельзя, некрасиво. Она должна это знать. Какой-то невежда хочет всех убедить, что это она отравила Руфь. Смешно и жестоко.