— Нет, конечно, нет. Негодяй не стал бы переживать, мучиться, а посмотрите, сколько боли в его лице!

Минуту-две они молча глядели на Ричарда.

— Знаете, то, что потом случилось, похоже на возмездие. Вскоре после убийства он потерял своего единственного сына. Потом смерть унесла жену. Так быстро лишиться всего, что было ему дорого! Божий суд покарал его, иначе не скажешь.

— И вы думаете, он переживал из-за жены?

— Так ведь она была его двоюродной сестрой, и знали они друг друга с детства. Если не любовь, так дружба их связывала наверное. А дружба во дворцах — не частая гостья. Ну, мне пора продолжать обход. Я ведь даже не спросила, как вы себя сегодня чувствуете. Хотя, конечно, заинтересованность человеком, умершим почти пятьсот лет назад, — хороший признак.

Она как вошла, так и стояла посреди комнаты, во время разговора не двинувшись с места. Потом улыбнулась Гранту как бы издалека, чуть-чуть и, так и не разомкнув рук, пошла к дверям. Спокойная, недоступная. Как монахиня. Как королева. [139]

После обеда появился запыхавшийся сержант Уильямс; он принес два толстых тома.

— Зачем было так беспокоиться? — сказал Грант. — Могли бы оставить книги внизу, у вахтера.

— Я хочу объяснить… Времени у меня было в обрез — только на один магазин, и я выбрал по дороге самый большой. Это — лучшее пособие по истории Англии, какое у них есть. Уверяют, что лучше не достать. — Сержант положил перед Грантом книгу в строгом зеленом переплете с такой миной, что и без слов было ясно: он, Уильямс, снимает с себя всякую ответственность за содержание тома. — Жизнеописаний Ричарда Третьего у них нет. Они мне, правда, дали это.

«Эго» была книжка в яркой суперобложке с гербом. Называлась она «Роза замка Рейби».

— Что это?

— Говорят, роман про его мать. Эту самую Розу из Рейби. Не могу, к сожалению, побыть у вас подольше: шеф за опоздание голову снимет. Я, кажется, справился с вашим поручением не самым лучшим образом, уж извините. Буду поблизости — обязательно загляну и, если книги не подойдут, постараюсь раздобыть что-нибудь получше.

Грант был действительно растроган и от души поблагодарил Уильямса.

Не успели еще затихнуть вдали быстрые шаги сержанта, как Грант взялся за «лучшее из пособий по истории Англии». Оно оказалось научным трудом по истории государственного строя, это была сухая компиляция, текст которой «оживляли», по мысли издателя, претенциозные иллюстрации. Так, описание крестьянского хозяйства четырнадцатого века сопровождалось разукрашенной рукописной страницей из псалтыря Латтрела, а в рассказ о Великом пожаре вклинилась карта современного Лондона. Короли и королевы Таннера не интересовали. Его внимание обращалось только к социальному прогрессу и эволюции общественных отношений наряду с такими явлениями, как «черная смерть» и изобретение книгопечатания, возникновение торговых и ремесленных гильдий и распространение пороха. Но историю делают люди, и, как это ни прискорбно, мистеру Таннеру не удалось обойти молчанием королей и их родственников всех до единого. Вот, например, рассказ об изобретении книгопечатания.

Некий человек по имени Кекстон приехал из Кента, из лесной глуши, в Лондон, устроился там подмастерьем суконщика у будущего лорд-мэра Лондона, а потом с двадцатью марками[140], полученными в наследство от хозяина, отправился в Брюгге. И когда в тоскливую осеннюю пору, под дождем, на низменном голландском берегу высадились два юных беглеца из Англии, не кто иной, как Кекстон, преуспевающий купец из Кента, оказал им поддержку и помощь. Эти беглецы были Эдуард IV и его брат Ричард; потом колесо фортуны повернулось, Эдуард возвратился в Англию и стал королем, вернулся в Англию и Кекстон, и первые английские книги, изданные в Англии типографским способом, были напечатаны им по заказу Эдуарда IV, их автором был шурин короля.

Как же безлика сухая информация! Не растрогает, не возьмет тебя за живое, думал Грант, листая «Историю». Боль всего человечества твоей собственной болью не становится, так читаешь га-зету. Прочтешь, например, «с лица земли стерт целый поселок», и по спине поползут мурашки, но сердце молчит. Известие о том, что во время наводнения в Китае погибли тысячи человек, — только материал для газетного столбца, но если в пруду утонул соседский мальчишка — это трагедия. Так и труд Таннера о социальном прогрессе английской нации был замечателен, но не впечатлял. И только там, где речь заходила об отдельных людях, пробуждался более непосредственный читательский интерес. Как, например, в приведенных Таннером отрывках из писем Пастонов. Исторические сведения в их письмах перемежались с заказами на подсолнечное масло и расспросами о том, как идут дела у Клемента в Кембридже. В одном из писем между двух заметок совершенно домашнего свойства Грант наткнулся на упоминание о том, что в лондонском доме Пастонов живут два мальчика: Джордж и Ричард, сыновья герцога Йоркского, — и каждый день их навещает Эдуард, старший брат.

Надо сказать, на английском троне прежде не было никого, кто обладал бы таким опытом обыденной жизни — жизни рядового человека, как Эдуард IV и его брат Ричард. Грант опустил книгу на одеяло и уставился взглядом в невидимый сейчас потолок. Еще, быть может, Карл II. Но Карл даже в нищете, даже во время изгнания оставался сыном короля, человеком другой породы, чем простые смертные, тогда как мальчики, жившие в доме Пастонов, были всего лишь детьми из семьи Йорков. И в лучшие для Йорков дни они не считались важными персонами, а в то время, когда писалось письмо, у них не было не только никаких видов на будущее, но и родного дома.

Грант потянулся за учебником Амазонки и прочитал, что в то время Эдуард находился в Лондоне, он набирал войско. «Лондон всегда был на стороне Йорков, и народ охотно стекался под его знамена» — так было написано в учебнике.

Юный Эдуард, в восемнадцать лет идол столицы, был на пути к первым своим победам, тем не менее он находил время, чтобы каждый день навещать младших братьев.

Должно быть, именно тогда возникла необыкновенная преданность Ричарда старшему брату. Ничем не поколебленная преданность, преданность на всю жизнь, которую учебники не только не отрицали, но, напротив, подчеркивали, стремясь придать больший вес морали. «До самой смерти Эдуарда он оставался его верным, преданным помощником, но замаячил призрак короны, и Ричард не сумел устоять перед искушением». Или как в хрестоматии: «Он был Эдуарду хорошим братом, но надежда стать королем разбудила в нем алчность и ожесточила сердце».

Грант покосился на портрет. Ошибается хрестоматия! Если и ожесточилось сердце Ричарда и он сделался способным на убийство, то алчность тут, скорее всего, ни при чем. А может, хрестоматия имеет в виду жажду власти? Возможно. Возможно.

Да, но ведь Ричард обладал всей полнотой власти, какую только мог пожелать смертный! И как брат короля, и благодаря богатству. Неужели этот коротенький шажок наверх был для него так важен, что ради него он мог убить детей любимого брата?

Все это очень странно.

Инспектор продолжал размышлять о Ричарде до прихода миссис Тинкер, которая принесла свежую пижаму и засыпала его новостями, почерпнутыми из заголовков газет. Миссис Тинкер никогда не прочитывала ни одной газетной заметки далее третьей строчки, разве что в статье шла речь об убийстве, тогда она читала все до словечка, а по пути домой, где ее ожидала готовка для мужа, покупала вечернюю газету.

Непроницаемой пеленой обволакивал Гранта ее голос: она рассказывала об убийстве в Йоркшире, об отравлении мышьяком, об эксгумации, — как вдруг на прикроватном столике заметила непрочитанную утреннюю газету. Речь ее внезапно оборвалась.

— Вы себя плохо чувствуете? — заботливо спросила она.

— Да нет, мне лучше, с чего вы, Тинк?

— Но вы даже не притронулись к сегодняшней газете! Так же было с моей племянницей незадолго до ее кончины. Ее перестало интересовать, что пишут в газетах.