Тридцать лет в этой малолюдной стране шла война Алой и Белой розы. Война, больше похожая на вендетту, чем на войну. Вроде вражды Монтекки и Капулетти — простому человеку до нее и дела нет. Никто не выдергивает вас среди ночи из постели, чтобы выяснить, на чьей вы стороне, а если ответ не понравится — не бросает в концлагерь. Это была маленькая междуусобная война, почти что частное дело. Вот в низине на вашем лугу противники затеяли бой, потом у вас в кухне перевязали раненых и двинулись дальше, чтобы снова сразиться где-нибудь в новом месте, а через пару недель до вас наконец доходила весть, кто же выиграл битву, и начинался домашний скандал, если вы, например, стояли за Йорков, а ваша жена за Ланкастеров. Больше всего это напоминало страсти футбольных болельщиков. Быть на стороне Йорков не считалось преступлением, так же как не считается преступлением приверженность «Арсеналу», а не «Челси»[134].

Грант так и заснул с мыслью о зеленой-зеленой Англии. Он по-прежнему не знал ничего о судьбе двух юных принцев.

— Вы не могли найти никого посимпатичнее? — спросила на следующее утро Карлица, кивнув на портрет Ричарда, стоявший у стопки книг на прикроватном столике.

— У него интересное лицо, вы разве этого не находите?

— Интересное! При одном только взгляде на него у меня по спине бегут мурашки. Жуть! Просто Синяя Борода!

— Б учебниках говорится, что у него были большие способности.

— У Синей Бороды тоже были большие способности.

— Его любили.

— Синюю Бороду тоже.

— Он был замечательным военачальником, — ехидно заметил инспектор и, не дождавшись ответа, спросил: — Ну, а как обстоит дело с Синей Бородой?

— И чем он вам так понравился? Кто это?

— Ричард Третий.

— Подумать только! Вот видите.

— Что вы хотите сказать? Он, по-вашему, должен был выглядеть именно так?

— Ну конечно.

— Почему вы так думаете?

— Кровожадный изверг!

— Значит, вам про него все известно?

— Это-то всем известно. Убрал с дороги двух своих племянников. Бедных деточек задушили.

— Задушили? — заинтересовался Грант. — Я не знал.

— Подушкой, — маленьким, сильным кулачком она взбила подушку Гранта и быстрым, точным движением подсунула ему под голову.

— Зачем же было душить? Яд удобнее.

— Вы меня спрашиваете? Не я же их убивала.

— Кто сказал, что их удушили?

— Так написано в нашем учебнике.

— Да, но на кого ссылается ваш учебник?

— Ссылается? Ни на кого не ссылается. Там просто описывается все, как было.

— А кто удушил принцев, там сказано?

— Человек по имени Тиррел. Разве вы не учили историю в школе?

— На уроки-то я ходил. Да не очень-то много выучил. Кто такой этот Тиррел?

— Не знаю. Наверное, доверенное лицо Ричарда.

— А откуда известно, что Тиррел — убийца?

— Он сам признался.

— Как признался?

— Так и признался, хотя и без того все раскрылось. Его повесили.

— Значит, вы утверждаете, что он был повешен за убийство принцев?

— Вот именно. Можно, я уберу эту мрачную физиономию и поставлю кого-нибудь повеселее? На открытках, которые принесла вчера мисс Халлард, есть вполне приятные лица.

— Меня не интересуют приятные лица. Меня интересуют как раз такие: мрачные изверги с большими способностями.

— О вкусах не спорят, — тут же парировала Карлица. Слава Богу, я не обязана на него смотреть. Только, по моему скромному мнению, в таком соседстве и кости откажутся срастаться, так что лучше дайте его мне.

— Ладно, если перелом не срастется, будем считать, что это из-за Ричарда. Думаю, еще одно небольшое злодеяние не повредит его репутации, так ведь?

Как только Марта появится у него, он тут же расспросит ее о Тирреле. Вообще-то ее знания не отличались особенной глубиной, но училась она в дорогой школе, считавшейся образцовой, так, может, у нее в памяти все-таки что-то осталось от школьной науки.

Однако первым посетителем извне был сержант Уильямс, большой и такой розовый, словно его только что натерли щеткой,

— и ради сегодняшних дел Грант отвлекся от заботы дней давно минувших. Уильямс поместился на небольшом жестком стуле для гостей, он сидел, разведя колени; от света, бившего в окно, глаза его щурились, как у разнежившегося кота, — Грант глядел на него с удовольствием. И говорил с ним о работе, говорил на профессиональном жаргоне — тоже с удовольствием: понимаешь друг друга с полуслова, это чего-нибудь стоит. Грант с интересом выслушивал, как у кого обстоят дела, кто сумел упрочить свои позиции, а кто попал в немилость к начальству.

— От шефа привет, — сказал Уильямс, собираясь уходить. — Если вам что нужно, дайте знать, он обещал сделать, что сможет.

Солнце больше не било сержанту в глаза, и он заметил фотографию, прислоненную к стопке книг. Склонив голову набок, Уильямс рассматривал портрет.

— Это что за тип?

Грант хотел было ответить, да вовремя вспомнил: ведь Уильямс — его коллега. Человек, который, подобно Гранту, интересуется лицами по долгу службы, каждый день по долгу службы вглядывается в них.

— Неизвестный художник. Пятнадцатый век, — сказал Грант.

— Что вы о нем думаете?

— Я не разбираюсь в живописи.

— Да я не об этом. Что вы думаете о модели?

— Ах, да, да, понимаю, — Уильямс наклонился вперед и сморщил лоб, пародируя сосредоточенность. — Что вы хотите от меня услышать?

— Ну, например, куда вы его поместите: на скамью подсудимых или в судейское кресло?

Уильямс подумал, затем убежденно сказал:

— Конечно, за стол судьи.

— Вы уверены?

— Уверен. А вы? Вы думаете иначе?

— Я тоже поместил бы туда. Но как ни странно, мы оба ошибаемся. Его место на скамье подсудимых.

— Не верится, — сказал Уильямс, снова взглянув на портрет. — Так вы знаете, кто он?

— Да. Ричард Третий.

Уильямс присвистнул.

— Ну и ну! Вон как! Принцы в Тауэре и прочее. Злодей дядюшка собственной персоной. Если знаешь, кто это, можно и такое вообразить, но так сразу ни за что не скажешь. То есть что он преступник. Он со старым судьей Холсбери на одно лицо, это первое, что приходит в голову, а у Холсбери если и был какой грех, так только его излишняя мягкость к этим подонкам-преступникам. Всегда старался в заключительном слове привести смягчающие вину обстоятельства.

— А вы знаете, как были убиты принцы?

— Нет, я ничего не помню про Ричарда, кроме того, что он родился через два года после зачатия.

— Что?! И откуда у вас такие сведения?

— Думаю, из курса школьной истории.

— Удивительная у вас была школа. Ни в одном из моих школьных учебников зачатие не упоминается ни разу. Вот поэтому-то разборы шекспировских пьес и занятия по Библии нам казались такими увлекательными: нет-нет да и наткнешься на что-нибудь из жизни. Вы слышали о человеке по имени Тиррел?

— Да, авантюрист, гастролировал на пароходах «Пенинсьюлар энд Ориент». Утонул во время кораблекрушения «Египта».

— Я не о нем. Я спрашиваю про историческую личность.

— Признаться, из истории я знаю только две даты: 1066[135] и 1603 годы.

— А что случилось в 1603 году? — рассеянно спросил Грант, продолжая думать о Тирреле.

— К нам на веки веков присоединилась Шотландия.

— Что ж, лучше так, чем каждые пять минут ждать от нее подвоха. Считается, что Тиррел — тот самый человек, который прикончил мальчишек.

— Племянников короля? Нет, мне это имя ничего не говорит. Ну, я должен идти. Может, у вас есть какие-то пожелания?

— Вы, кажется, собирались пойти по Чаринг-Кросс-роуд?

— Да, к «Фениксу».

— Тогда моя просьба вас, надеюсь, не затруднит.

— Говорите, слушаю.

— Пожалуйста, зайдите по дороге в книжный магазин и купите «Историю Англии». Для взрослых. И, если будет, жизнеописание Ричарда Третьего.