Он не был ни трагиком, ни красавцем и все-таки производил не смешное, а грозное впечатление. Кампьен вздохнул. Чарли Люк поежился.

Клайти стояла замерев перед своим инквизитором. Ее темные глаза смотрели интеллигентно и настороженно, как смотрит знающий жизненные невзгоды ребенок. В ней был заметен не столько страх, сколько усталость.

— Она вышла замуж за моего отца, — неожиданно проговорила Клайти. — Вам никогда не приходило в голову, что это вы толкнули ее на путь обмана? Так же как толкнули меня. Вы думаете, мне нравится заниматься любовью в парке?

— А в коридоре городской больницы? — Презрение его достигло апогея. — Тебя к этому тянет, поэтому ты так себя и ведешь. У тебя зуд в одном месте! Горячие руки царапают тротуар в душных сумерках, а рядом шарканье любопытных ног. Меня выворачивает наизнанку! Господи! Как ты мне отвратительна! Ты слышишь, что я тебе говорю?

Клайти потрясенно молчала. Она стала еще бледнее, ее гордый изящный нос чуть не уперся в грудь, плечи поникли — юная жизнь, сломленная долгим унизительным непониманием.

— Ну?

Она встретила его взгляд, и слабая неуправляемая своевольная ухмылка тронула ее губы.

— Все это не так, — сказала она. — Мне кажется, вы знаете об этом только из книг.

Лоренс замигал, как будто его ударили по щеке, а в глазах Кампьена, кое-что понявшего в этой сцене, исчезло всякое выражение.

Естественно, гнев Лоренса только еще разгорался. Он бросился через комнату к камину.

— Да, я много читал! — Он схватил с камина письмо и протянул его ей. — Может, станешь утверждать, что это не ты писала?

Она не колеблясь взяла протянутое письмо и с удивлением посмотрела на адрес. Удивление, судя по всему, не было наигранным.

— Конечно, не я. Это ведь не мой почерк.

— Не твой? — Он навис над ней, доведя себя до белого каления. — Не твой? Это ты писала анонимные письма, поставила семью в такое ужасное положение. Ты облила нас всех этой грязью!

— Нет! — Клайти поняла, какое ей предъявлено обвинение, щеки у нее вспыхнули, глаза расширились и потемнели. Было видно, что она всерьез испугалась Лоренса. — Гнусно так говорить…

— Гнусно? Господи! Знаешь ли ты, милая моя, что ты пишешь? Из какого уголка подсознания вылазит у тебя эта мерзость? Читай вслух! И перестань отпираться.

Клайти держала в руке письмо, не зная, что делать; выражение лица, нахмуренные брови ясно говорили, что у нее появились сомнения в его психической полноценности. Наконец она вынула грязный, сложенный вчетверо листок, но не стала разворачивать.

— Честное слово, я никогда в жизни не видела этого письма, — решительно сказала она и чуть улыбнулась, как будто не верила, что дядю Лоренса можно в чем-то убедить. — Я говорю правду, — продолжала она. — Я никогда, никогда не видела этого листка, и потом, я не из тех, кто пишет анонимные письма. Вся эта глупость о переходном возрасте, которую вы вычитали в ваших книгах… Неужели вы не видите, что она не имеет ко мне никакого отношения?

— Читай, Клайти. — Его голос почти сел. — Ты это сделала и должна понять, как это омерзительно. В этом твое единственное спасение. Ты должна осознать, какая это гадость.

Клайти развернула письмо, взглянула на него и отстранила от себя на вытянутую руку.

— Нет, я не буду это читать. — Заговорившая в ней возмущенная гордость живо напомнила одному из невольных зрителей этой сцены мисс Эвадну. — Вы разве не видите, дядя Лоренс, какую чудовищную ошибку совершаете? У вас нет права обращаться со мной таким образом. И я это не потерплю. Немедленно возьмите эту гадость, или я сожгу ее.

— Читай! — вопил Лоренс. — Читай вслух!

— Не буду.

Чарли Люк быстро вышел из укрытия и выхватил это яблоко раздора из рук Клайти. Он был вне себя.

— Хватит, — единственное, что нашелся сказать Люк: ему удалось преобразовать тысячевольтный заряд в спокойное негодование и выглядеть ангелом Господним из современной «моралитэ».

Лоренс Палинод, верный себе, не заметил, что Люк появился не из входной двери.

— Я не слышал вашего стука, — произнес он с достоинством.

Пожалуй, сейчас только это замечание могло привести Люка в замешательство. Он открыл рот и тут же закрыл его, не сказав ни слова, но взгляд его продолжал возмущенно буравить не в меру разошедшегося Палинода.

Он секунд десять не отводил от Лоренса глаз, пока не вспомнил о Клайти. Она испугалась гораздо больше дядюшки и собирала силы для отпора. Но первые же слова Люка, поразив неожиданностью, вернули ей самообладание.

— У вас ведь есть какая-то другая одежда? — возгласил он. — Наряд, который вам к лицу?

Клайти виновато кивнула.

— Идите и переоденьтесь. Вы из этого выросли, — продолжал он и одним взмахом руки перечеркнул исследования Лоренса Палинода в области психологии пубертатного периода, равно как все семейные авторитеты.

— У меня в округе есть семнадцатилетние девушки, прекрасные жены и матери годовалых детишек, — развивал Люк предыдущее высказывание, и в его голосе слышалось мягкое увещевание, как всегда в разговоре с Клайти. Он вел себя с ней так, будто они знакомы сто лет; во всяком случае, понимал он ее как никто.

И она сразу его поняла. Улыбнулась с облегчением, без капли унижающей благодарности.

— Вы правы, — сказала она. — Именно это я сейчас и сделаю.

— Ты куда? Ты куда идешь? — ринулся было за ней Лоренс, удержав ее за плечо.

Клайти мягко, почти ласково высвободилась.

— Иду стать взрослой, — ответила она. — Я скоро вернусь. Лоренс тупо смотрел на захлопнувшуюся дверь, повернулся и тут только увидел Кампьена.

— Я, знаете ли, не в восторге от вашего вторжения. Отнюдь, — сказал Лоренс Палинод, всем своим видом и движениями выражая недовольство, что, правда, не замедлил сгладить открытой застенчивой улыбкой. Садясь за стол, он опрокинул чернильницу, потянулся за промокашкой, которую, видимо, всегда держал под рукой, вытер лужицу и заговорил как испорченный громкоговоритель — голос то нещадно резал уши, то совсем пропадал.

— У меня был серьезный разговор с членами моей семьи. И вы не должны вмешиваться. Не имеете права.

Его длинная красноватая шея дернулась в сторону собеседников, как будто с трудом удерживая тяжесть головы.

— У вас мое письмо, инспектор. Потрудитесь вернуть.

Чарли Люк взглянул на источавший злобу листочек.

— Так это вы писали? — резко спросил он, вертя письмо в руках.

Близорукие глаза расширились от изумления.

— Я?! В приступе помешательства, вероятно? Любопытная версия, но не выдерживает критики. Разумеется, не я. Но вернуть прошу настоятельно — в свете событий этот документ представляется мне очень важным.

— Мне тоже, сэр. — И Чарли Люк опустил листок во внутренний карман.

Бледные впалые щеки Лоренса Палинода окрасились румянцем.

— Это нечестно! — возмутился он. — У вас их хватает.

— Откуда вы знаете?

— Любезный сэр, вы что, считаете это секретом? Люди, к вашему сведению, имеют обыкновение переброситься парой слов, а иные даже читают газеты.

Но Люк не собирался сдаваться.

— Почему вы решили, что это письмо из той же серии, если тех писем не видели?

— Как это не видел? Первое-то, уж во всяком случае, видел, даже пометку на нем сделал. Доктор мне сразу показал. А когда почтальон принес это, я тут же опознал изящный слог мадам Пер-нель.

— Она-то здесь при чем? Еще пять минут назад вы обвиняли мисс Уайт.

Тень глубокой скорби, безусловно искренней, скользнула по его угловатому, лишенному растительности лицу. Но он взял себя в руки — не в его правилах было выказывать чувства.

— О, вечная загадка женской души! — воскликнул он. — Возможно, вы ее ощущаете не так остро. А я… — Он замолчал и покачал головой. — Наверно, вы правы: она действительно мадам Пернель. Единственное, в чем можно не сомневаться.

Конечно, вряд ли это был подходящий язык для разговора с полицейским. Инспектор озадаченно насупился, опять явная неудача.