— Еще раз приношу глубочайшие извинения. Видите ли, мне представляется, что я знаю об этом деле если не столько же, сколько вы, то почти столько.

У человека в роговых очках был самый несчастный вид.

— Нынешняя хозяйка пансиона, в котором они все живут, — продолжал он, — бывшая певичка варьете Рене Роупер, моя старая знакомая. Много лет назад она оказала мне услугу. Я тогда расследовал одно веселенькое дельце — в нем были замешаны красотки из кордебалета. Так вот, сегодня утром она была у меня.

— Просила ее защищать? — хором спросили полицейские.

— Да нет, — рассмеялся Кампьен. — Рене не ваша дичь. Она очень расстроена убийством, которое случилось у нее в доме. Даже, кажется, двумя. И просила меня распутать всю эту историю. К сожалению, пришлось ей отказать, и я чувствую себя порядочной свиньей. Тем не менее я ее выслушал до конца.

— Вот как! — старший инспектор Иео сидел сгорбившись, как медведь, на лице его не было и тени улыбки. — Я рационалист, — продолжал он. — Но хотите знать, как бы я назвал это совпадение, мистер Кампьен? Перстом Божьим. Нет, от этого так просто не отмахнуться. Тут виден промысел.

Человек в роговых очках поднялся, взгляд его скользнул по залитой солнцем траве, по уткнувшейся в газету фантастической фигурке и остановился на клумбе цветов.

— Нет, — покачал он печально головой, — нет. Ворон должен прокаркать трижды, и тогда это перст Божий. Пословицу помните?

Идя вверх по гравиевой дорожке, человек в роговых очках дошел до самого высокого места, остановился и посмотрел назад. Только что покинутая сцена действия выглядела как лаковая миниатюра: ярко-зеленая трава, муаровая лента дорожки и склонившийся над газетой старый трюфель.

Поколебавшись, Кампьен вынул из кармана складную подзорную трубу, приставил к глазу, фигурка на скамье мгновенно оказалась на расстоянии вытянутой руки, и он первый раз хорошенько рассмотрел ее: Джессика Палинод все еще сидела уткнувшись в газету, но тут точно кто ее толкнул, она подняла голову и глянула, почудилось Кампьену, прямо ему в глаза. Конечно, она не видела ни его, ни его трубы — слишком далеко. Ее лицо поразило его: загорелое, черты тонкие, даже изящные, но главное — из-под неровного края картона, хорошо заметного из-под вуали, на него смотрели глубоко посаженные глаза, в которых светился незаурядный ум. Да, несомненно, ум был отличительным признаком этого лица.

Кампьен хотел было опустить трубу, ему стало не по себе, как будто он подглядывал в щелку и по чистой случайности оказался свидетелем немой сцены: из-за кустов за спиной женщины появились двое — молодой человек и девушка. Они, скорее всего, нечаянно на нее наткнулись, и в тот миг, как попали в окуляр, юноша остановился, положил руку на плечо девушки, и они, пятясь, стали отступать в кусты. Юноша был старше, но и ему вряд ли было больше двадцати; он отличался той угловатостью, которая обещает с годами развиться в могучее телосложение. Растрепанная голова непокрыта, румяное озабоченное лицо некрасиво и вместе привлекательно. Кампьен прочитал в нем явную тревогу.

Девушка была еще моложе; она отпечаталась у него в памяти как очень странно одетое существо. Ее волосы на фоне цветущих кустов отливали черным блеском маковой сердцевины. Черт лица он не разглядел, ухватил только испуганный взгляд больших карих глаз и опять с удовольствием отметил в лице девушки недюжинный ум.

Он следил за ними в трубу, пока они не достигли спасительного куста тамариска, за которым и скрылись, невольно пробудив в Кампьене любопытство. Эти Палиноды начали раздражать его, как заноза в пальце. И Кампьену вспомнились слова Йео о персте Божьем.

События недели неоднократно обращали к ним его мысли. И случайно подсмотренная пантомима оказалась последней каплей. Ему вдруг очень захотелось узнать, кто эта странная пара и почему они так испугались переодетой феи, разгадывающей латинский кроссворд под сенью Гайд-парка.

Кампьен поспешил поскорее уйти от соблазна. На этот раз он не имеет права поддаваться действию прежде неодолимых чар. Через час он позвонит Великому человеку и со смиренной признательностью примет щедрый, завидный дар, который родные и друзья приготовили для него и который до конца дней обеспечит его существование.

Переходя улицу, он заметил среди других автомобилей старинный лимузин с гербом на дверце.

Высокочтимая вдова, носительница одной из самых громких английских фамилий, ожидала его, опустив окно; Кампьен подошел и, сняв шляпу, подставил седеющую голову солнцу.

— Мой дорогой мальчик, — в высоком голосе слышалось изящество интонаций, свойственное людям, чья жизнь принадлежала эпохе, отделенной от нашего времени двумя войнами. — Увидела вас и решила остановиться. Хочу сказать, что я несказанно за вас рада. Знаю, знаю, это пока тайна. Но наш милый Дорроуей был вчера у меня и поделился этой радостной вестью. Значит, решено окончательно. Как была бы счастлива ваша матушка!

Кампьен пробормотал несколько невнятных, очевидно благодарственных, слов, которые, однако, не могли обмануть прозорливости старой леди, видавшей всякое на своем веку.

— Вам там очень понравится, — поспешила она утешить Кампьена, и ему вдруг вспомнилось детство: вот так же расхваливали ему взрослые подготовительную школу. — В конце концов, это последнее цивилизованное место на земле. И лучшего климата для детей не найти. А как Аманда? Все продолжает чертить аэропланы? Какие нынче умные женщины пошли. Она, разумеется, летит с вами?

— Надеюсь, она последует за мной, — не сразу ответил Кампьен. — У нее очень важная работа. Боюсь, с ее отъездом образуется слишком много дыр, и надо по возможности все заранее предусмотреть.

— В самом деле? — проницательные глаза старой приятельницы его матери глядели неодобрительно. — Внушите ей, что она должна как можно скорее последовать за вами. Очень важно с политической точки зрения, чтобы жена губернатора была рядом с ним с самых первых дней.

С этими словами высокородная леди хотела было поднять стекло и ехать дальше, но тут ей в голову пришла еще одна мысль.

— Между прочим, я вдруг подумала об этом вашем неописуемом слуге, — сказала она. — Тагге или Лагге, не помню точно, с таким невозможным голосом. Я вам не советую брать его с собой. Не сомневаюсь, вы это и сами понимаете. Дорроуей совсем забыл про него, но я ему напомнила, и он обещал поговорить с вами. Вашего доброго, верного слугу там не поймут, и могут быть осложнения. Не надо делать глупостей, — ее синеватые губы выговаривали слова с видимым усилием. — Всю жизнь вы растрачивали свои исключительные способности на недостойных людей, у которых нелады с полицией. Теперь вам представлена возможность занять пост, который одобрил бы даже ваш дедушка. Я очень рада этому назначению. До свидания, дорогой мальчик, примите еще раз мои самые теплые поздравления. Между прочим, одежду для детей сшейте в Лондоне. Мне говорили, что тамошние детские вещи самого странного покроя, мальчики от этого очень страдают.

Огромный лимузин мягко тронулся с места и укатил. Кампьен шагал медленно, точно тащил в руках тяжелый церемониальный меч. Настроение было по-прежнему тоскливое, когда он вышел из такси у входа в свою квартиру на Боттл-стрит — тупичке, отходящем от Пикадилли на север.

Узкая лестница была уютная и дружелюбная, как старое пальто; а когда он повернул в замке ключ, тепло его жилища, его святилища, где он обитал с тех пор, как окончил Кембридж, приняло его в объятия, как нежная любовница. Войдя в гостиную, он как бы заново увидел ее — какие здесь собраны трофеи, о чем только они не напоминают. Сердце его облилось кровью.

Телефон на письменном столе нахохлился в ожидании, циферблат за ним показывал, что до роковой минуты осталось совсем немного. Надо взять себя в руки. Час его пробил. Кампьен быстрыми шагами пересек комнату и протянул руку к телефонной трубке.