Доктор Смит вздернул подбородок.

— Я уверен, что мистер Лоренс прав, — сказал он. — Я чувствовал, меня все время что-то гложет, но никак не мог понять что. Кто-то очень хитрый, но не очень умный затеял все это, мистер Люк. — Доктор немного помолчал и прибавил: — Я только одного не могу понять, при чем здесь этот юноша Майк Даннинг.

— А я-то думала, вы знаете, кто преступник! Что полиция уже расставила сети. — Про Рене как-то все забыли, и ее вторжение в разговор было столь же неожиданным, сколь и неловким. — Вы хотите сказать, что все еще ничего не знаете? — возмущенно продолжала она. — Арестуете вы наконец кого-нибудь или нет? Сколько еще это будет длиться?

Доктор кашлянул.

— Я так понял, — нерешительно начал он, — что полиция несколько активизировалась. Сложилось общее мнение, что она готова сделать последний бросок.

Полувопрос-полуутверждение повисло в воздухе. И Люк сразу же принял официальный тон.

— Мы озабочены сейчас тем, чтобы как можно скорее найти и допросить человека по имени Джозеф Конгрив, — сказал он сдержанно. — Все разговоры и слухи, возможно, вызваны именно этими нашими поисками. Вы идете со мной, мистер Кампьен? Нас ждет мисс Джессика в соседней комнате. Вы сказали, доктор, что у вас кто-то рожает? Ступайте и как можно скорее возвращайтесь. А вы, Рене, останьтесь с Лоренсом.

Вошли в столовую, и первым, кого они увидели, был старший инспектор Скотланд-Ярда Йео. Он не принимал участия в происходящем, просто стоял и смотрел, заложив руки за фалды смокинга; увидев входящих, он воззрился на обоих без тени улыбки.

Все было ясно — его появление ничего хорошего не сулит. Это был ультиматум Скотланд-Ярда: пора предъявлять преступника.

Люк без промедления подошел к нему. Кампьен тоже было последовал за ним, но прикосновение чьей-то легкой руки остановило его. Мисс Джессика приветствовала его как спасителя. Картонки у нее на голове уже не было, вуаль же была небрежно сдвинута на макушку по моде художников-романтиков викторианской эпохи. И сумка исчезла, но наряд все тот же — муслин поверх шерсти, что создавало интересный драпировочный эффект. Вид ее в общем был, как ни странно, живописный и очень женственный.

— Лоренс съел или выпил что-то вредное, — с бесподобным самообладанием проговорила она. — Вы уже знаете?

— Да, — ответил Кампьен. — Все могло кончиться очень плохо.

— Знаю, — кивнула она. — Они мне сказали. — Взмахом руки она указала на Дайса и его подручных. Голос ее был интеллигентен, как всегда, но в нем исчезли командные нотки, и еще Кампьен с огорчением отметил, что ей очень, очень страшно.

— Я все делала правильно, — продолжала она с убийственной категоричностью человека, который сам сомневается в своих словах. — Вы должны мне помочь убедить их в этом. Я точно следовала рецептам Буна, отклонялась только тогда, когда под рукой не было требуемого продукта. Это ведь прием, и очень хотелось угостить всех как можно лучше.

Ее маленькое личико было серьезно, в глазах затаилась глубокая тревога.

— Я люблю Лоренса, — сказала она, как признаются в слабости. — Мы с ним ближе всех по возрасту. Я никогда не причинила бы ему вреда. Да и вообще никому на свете.

— Скажите, что именно вы приготовили в этот раз? — спросил Кампьен.

— Два чая — крапивный и из пижмы, — поспешила ответить мисс Джессика. — Эвадна купила парагвайский чай и сама его заварила. Он был светло-коричневый. Это ведь почти настоящий чай. Мой чай из крапивы серого цвета, из пижмы — желтого. А питье, которое пил Лоренс, было густого бутылочного тона.

— И в нем плавали какие-то листики, — невольно заметил Кампьен.

— Листики? — в тот же миг повторила мисс Джессика. — Тогда это наверняка не мой напиток. Я свои всегда процеживаю сквозь льняную тряпочку, разумеется чистую. — Она вопросительно посмотрела на Кампьена. — Вы помните, что сказано у Буна? «Остаток представляет собой ценный продукт растительного происхождения, которым хорошо разнообразить стол».

— О Господи! — вздохнул Кампьен. — Да, кажется, помню. Скажите, а у вас не остались там внизу… э-э… растительные остатки?

Ответа он не услышал — в эту минуту дверь распахнулась, и Кларри Грейс, красный и смущенный, появился на пороге с подносом в руках, на котором стояла закупоренная бутылка ирландского виски, сифон и полдюжины бокалов.

— Мисс Роупер прислала для подкрепления духа, — объявил он, точно обращаясь к зрительному залу. — Бутылка закупорена, никаких сюрпризов не будет.

Он поставил поднос на краешек той части стола, которая служила для письменных занятий, одарив всех яркой театральной улыбкой, и поспешно вышел, всем видом давая понять, что их секреты его ни капли не интересуют.

Полицейские, увлеченные разговором, никак не отреагировали на вторжение. А мисс Джессика опять обратилась к Кампьену.

— Глупая женщина, но такая добрая, — сказала она.

— Да, по-видимому, — рассеянно согласился он, метнув взгляд на портрет, висевший над камином.

И вдруг, к его изумлению — Кампьен успел забыть о ведовском даре мисс Джессики, — она повела себя так, точно прочла его мысли. Щеки ее окрасил легкий румянец, и она тихо сказала:

— Ах, так вы знаете? Замечательное сходство, верно? Ее мать, кажется, была танцовщицей.

Он взглянул на нее, и она стала поспешно рассказывать все тем же тихим голосом, явно получая удовольствие от производимого впечатления.

— Я думаю, что она к тому же была весьма практичной особой. Моя матушка, поэтесса, на которую я очень похожа, не знала ни о ней, ни, разумеется, о дочери. Мой отец был человек справедливый и позаботился об их безбедном будущем. Думаю, он знал, что Рене унаследовала от него практическую сметку, и распорядился таким образом, что этот дом, а он питал к нему сентиментальную привязанность, перешел к ней. Вот почему ее щедрость не оскорбительна.

Кампьен задумался было об услышанном, но мисс Джессика, придвинувшись к нему, прошептала несколько слов, которые не только усилили удивление, но и убедили в достоверности сказанного.

— Ради Бога, не выдавайте нас. Видите ли, она не знает, что мы знаем. Так гораздо легче.

В ее голосе слышалось милостивое благорасположение, эту черту она унаследовала, по всей вероятности, от матери-поэтессы, жившей в строгие пуританские времена королевы Виктории. Даже когда подошел Люк, глядевший на нее с укоризной, она не перестала излучать дружелюбие. Села, куда он велел, и отвечала на его прямые вопросы с полным самообладанием.

С самого начала этот допрос явился большим испытанием для Кампьена, чем для нее. Старая как мир ситуация, которая повергает в отчаяние всякого честного полицейского. Она усугублялась еще тем, что мисс Джессика, как скоро стало всем ясно, готовя свой чай, могла сделать какую угодно ошибку, и в то же время все, находившиеся в комнате, не сомневались — совершить преднамеренное убийство она не могла.

Кампьен был готов зажать уши, только бы не слышать этот кошмарный допрос, как вдруг голос мисс Джессики, точно бритвой, полоснул его смятенные мысли.

— А что, Лоренс пил вот из этой рюмки? Пожалуйста, осторожнее. Это одна из рюмок Эвадны, из которых пьют херес. У нее их осталось всего две. Это старинный бристоль [117].

Слова отделились от происходящего и повисли в воздухе — маленькие и отчетливые, точно напечатанные черным шрифтом поверх как бы перенесенной на полотно комнаты.

И сразу возникло два вопроса, требующих немедленного разрешения.

Люк, держащий при помощи сложенного вчетверо платка большую зеленого стекла рюмку, недоуменно взглянул на Кампьена, который нагнулся к мисс Джессике и спросил ее дрожащим, к собственному удивлению, голосом:

— Я видел в этих рюмках сухие цветы. Бессмертники. Ваша сестра употребляет их вместо ваз?

— Цветы? — В голосе мисс Джессики прозвучало негодование, граничащее с ужасом. — Никогда. Это две последние рюмки из гарнитура отца, из которого пили только херес. Эвадна никогда ни для чего другого их не использует. Мы очень дорожим ими. Я не могла и подумать, что сегодня вечером из них будут пить гости. Они обычно стоят у нее в комнате. Хереса больше нет… Вот и приходится изобретать что-то взамен.