Энрик стал обдумывать разные возможности: если она узнала его имя и номер телефона из-за того, что кто-то ошибся, это означало, что их телефоны должны были быть похожими и различаться только одной или максимум двумя цифрами. Он решил попробовать все возможные комбинации. Однако для шестизначного номера таких комбинаций огромное множество. Через несколько дней у него уже болел палец, а на сердце скребли кошки: что, если ее номер был одним из тех, по которым он уже звонил и где ответом ему были только бесконечные гудки — никто не поднимал трубку. Эти попытки заняли несколько недель; он набрал тысячи комбинаций — безрезультатно.

Он представил себе сто тысяч способов умереть. Он умрет от любви, от любви к женщине, которая была только голосом. Каждый вечер, положив трубку (незадолго до восьми, на всякий случай), Энрик придумывал новый вид самоубийства: у него получился весьма пространный самоучитель. Он представлял себе последний кадр фильма, который всегда кончался одинаково: в восемь часов вечера, когда из комнаты выносили гроб с его телом внутри, на ночном столике начинал звонить телефон — с опозданием на один день.

Впрочем, события стали развиваться по совершенно иному сценарию: после того как Энрик провел несколько недель, забившись в самый темный угол своего дома (прячась от полицейских расследований, полчищ психоаналитиков, присылаемых родственниками, и от осаждавших его друзей и подруг), однажды вечером он нашел под входной дверью давно просроченную квитанцию телефонной компании с угрозой (которая, если судить по дате квитанции, уже была выполнена) отключить телефон. Бедняга побежал к аппарату и снял трубку, заранее зная, что услышит: телефон не работал. Тут он понял, что, когда родственники решили заблокировать его счета (в связи с совершенно очевидным безумием), произошла ошибка, и банк заблокировал заодно и платежи. Конец этой истории теперь теряется в барочном лабиринте бюрократических коридоров с бессчетными окошечками, где он пытался оплатить все просроченные квитанции, чтобы ему снова включили телефон. Его надежды на то, что звонок повторится, таяли с каждым днем; и, наконец, выйдя из дома, он воспользовался телефоном-автоматом, чтобы позвонить — без особой охоты — Лидии (или, может быть, Пепе):

— Привет, детка.

— Вот так сюрприз! Твой карантин уже кончился?

Человек бежит через луга, прячась в высоких травах, скрываясь за колоннами. Дом остается все дальше. По правую сторону от дороги растут у воды деревья, и время от времени мелькают белые таблички, на них черными буквами выведено: BADEN VERBOTEN[37]. Все коротенькие тропинки, перпендикулярные основной дороге, заканчиваются лесенками, которые спускаются в воду озера — перила украшены вазами с каменными цветами. Человек тяжело дышит. Пот льется с него градом. Сил нет. Он опирается на перила, смотрит с тревогой поочередно назад на дорогу и на воду. Потом обходит озеро кругом и приближается к пристани; там никого нет. Взгляд в сторону горизонта. Ему ясно, что, стоит им немного задержаться, и его сцапают. Человек возвращается к лестнице, перепрыгивает через перила и прячется за деревьями. Оттуда можно наблюдать за озером. Он нервничает и то и дело смотрит на часы. Проходит несколько минут, и вдали слышится тихий рокот, который звучит все увереннее: в неясной голубизне неба и воды появляется моторка. Птица рассекает крылом воздух. Человек поднимается с земли, очень осторожно раздвигает ветки, смотрит на дорогу, перепрыгивает через перила. Спускаясь по каменной лестнице, которая должна привести его на пристань, он слышит шорох за спиной и оборачивается. Смуглая девушка в черных очках целится в него из пистолета. Музыка звучит громче. Человек устремляется к воде.

Экран становится черным, а потом белым. Публика свистит, слышны отдельные крики. В зале зажигается свет, и на какой-то момент гомон стихает. Потом, на протяжении бесконечных десяти минут, зрители колеблются между более или менее терпеливым ожиданием и раздражением: они стучат ногами и требуют объяснений. Недоумение охватывает их, когда наконец растерянный администратор выходит к ним и говорит, что произошло нечто невероятное: у фильма нет конца. Потом он добавляет, что после того фрагмента, который они только что видели, без всяких склеек начинается довольно большой кусок черной пленки — непохоже, что кто-то отрезал финал. Администратор приносит свои извинения за причиненные публике неудобства, считая подобные неувязки крайне досадными, особенно в день премьеры. Он полагает, что самый лучший выход — вернуть публике деньги за билеты; в связи с этим он просит всех спокойно покинуть зал и пройти в кассу. Кроме того, он сообщает, что уже говорил с предприятием, распространяющим копии фильма, но там ничего о дефекте не знают, и обещает связаться с продюсерской фирмой, как только это будет возможно. Напоследок администратор беспомощно разводит руками и уходит со сцены.

После бури негодования публика медленно покидает зал. Один из зрителей (любой — выбирайте сами) зевает, лениво встает со своего места и выходит в фойе. Очередь в кассу из тех, кто хочет получить назад свои деньги за билеты, смешивается с очередью желающих посетить следующий сеанс — эти люди пребывают в полном недоумении, но не решаются уйти после того, как столько времени отстояли за билетами. Нашему же зрителю неохота терять время: деньги за билет — невелика потеря; он выходит на улицу. Ближе к середине очереди он слышит искаженную версию событий: здесь говорят, что кто-то похитил копии фильма с целью получить деньги на один кинематографический проект, которым не заинтересовалась ни одна продюсерская фирма. В самом конце очереди новость уже передается совершенно искаженной: говорят, что кто-то позвонил в кинотеатр и предупредил о подложенной в зал бомбе. Люди разбегаются по окрестным улицам в легкой панике. Он садится в машину и заводит мотор. По радио передают концерт Диззи Гиллеспи. Наш герой кружит по улицам пригорода, окутанным клубами белесого тумана. Теперь по радио журналист-заика берет интервью у безрукой женщины, которая родила безногого ребенка. Ведущий программы быстренько сворачивает эту историю, говоря, что яблочко от яблони недалеко падает, и опять ставит диск Гиллеспи: Russian lullaby[38]. Эту же песню человек слышит (с некоторым удивлением), входя через несколько минут в ресторан. Сев за столик, он заказывает гастрономический палиндром (на первое — дыню с ветчиной, на второе — ветчину, а на третье — дыню) в надежде поразить метрдотеля; но того, кажется, удивить не так-то просто. За соседним столом кто-то рассказывает об австралийской ясновидящей, которая проснулась в ужасе в тот самый момент, когда ее коллегу из Швейцарии ужасно напугала игривая племянница, полюбившая с недавних пор наряжаться в фантастические карнавальные костюмы. Наш герой смеется, и его смех становится все громче с каждым блюдом, пока наконец во время десерта не перерастает в перезвон бубенцов и грохот литавр, и эти звуки отдаются эхом в подземельях замка.

Звенит будильник. Он лениво поднимается, плетется в душ, бреется и одевается, а потом завтракает в баре напротив. Затем садится в автомобиль, и скоро город остается позади, а на шоссе вот уже десять минут, как никого больше нет. Он видит дом вдали. Оставляет машину прямо у крыльца. По правую сторону от дороги растут у воды деревья. Около озера — юпитеры, провода, разные пульты.

Его уже давно ждут. Он быстро переодевается. Гример делает свое дело. Режиссер распоряжается начать съемку. Он прячется за деревьями. Снимают несколько дублей. Потом он перепрыгивает через перила. Повторяет прыжок два раза. Спускаясь по каменной лестнице, он слышит шорох за своей спиной и оборачивается: смуглая девушка в черных очках целится в него из пистолета. Человек устремляется к воде. Сцена повторяется: девушка дважды целится в него, а он пускается бежать. Режиссера это не убеждает. Они повторяют сцену в третий раз: девушка целится в него из пистолета, а он устремляется к воде. Режиссер не прерывает съемку. Девушка стреляет. Актер падает на землю как подкошенный.