Ночь выдалась напряженной. Время текло медленно. Сознательные граждане вертелись с боку на бок в своих кроватях и не могли сомкнуть глаз. Да и кто смог бы уснуть в такую ночь? Радиостанции так и не начали передавать классическую музыку, а по телевидению шли обычные программы: конкурс пар, старающихся наладить испорченные отношения, и очередная глава телесериала, в которой в тот вечер выяснилось, что один из персонажей — гомосексуалист.

Ночью ничего особенного не произошло. Шум в барах, потасовки на рассвете, уборщики мусора. В седьмом часу в газетных киосках начали подниматься жалюзи. В десять утра (почти через сутки с того момента, как все началось!) раздались первые оружейные залпы. Ровно двадцать один. И после этого — тишина. Граждане, сознававшие серьезность ситуации, немедленно вышли на улицы, и некоторые из них направились к входам в метро в поисках убежища, смешиваясь с менее сознательными гражданами, которые — по крайней мере, внешне — продолжали вести обычную жизнь как ни в чем не бывало. После двадцати одного орудийного залпа ничего больше не произошло. В дневном выпуске новостей прозвучало сообщение о том, что утром в город приехал премьер-министр одной из ведущих держав в экономическом, политическом и военном отношении. Среди граждан, сознававших серьезность ситуации, возникли самые различные мнения по поводу этого визита. Одни думали, что приезд высокого гостя служил прикрытием настоящей пушечной стрельбы (которую хотели замаскировать под приветственный салют) в утренний час. Другие считали, что данный визит не был случайным или бескорыстным (ничто никогда не делается даром): просто данная держава хотела выступить посредником в конфликте (прекрасный пример мании величия) или же помочь одной из двух сторон (совершенно неприемлемая позиция независимо от того, на чью сторону вставала эта держава). К вечеру появилась информация о первых жертвах: матч по регби на олимпийском стадионе закончился потасовкой на трибунах между болельщиками двух команд, в результате которой семь человек были ранены. А вслед за этим — вечер, тревога и ночь. Эта схема повторялась день за днем на протяжении недель с небольшими вариациями, которые привносили новые сомнения, зыбкие доказательства и увеличивали ощущение неуверенности. Суть драмы заключалась не в количестве погубленных человеческих жизней (оно так тщательно скрывалось, что цифра казалась близкой к нулю), не в разрушенных семьях (таких было немного, и причины кризисов внешне не имели ничего общего с конфликтом), не в покинутых домах или в голоде (и то и другое за многие десятилетия стало явлением заурядным). Людей пугало отсутствие всякого содержания, шквал предположений и тщетность попыток узнать, что же происходит на самом деле. Сознательные граждане месяцами взвешивали новые гипотезы, но всегда приходили к одному и тому же выводу: их хотели утопить в потоке дезинформации, как они сами говорили с горькой иронией. И ни одна из стран, близлежащих или далеких, не проявила ни капли солидарности по отношению к ним. Холодность внешнего мира окончательно убивала их.

Неужели этой войне суждено длиться вечно? Ведь был же случай, когда война продлилась сто лет, и теперь учебники истории говорят о ней с каким-то болезненным равнодушием. Оставалось прожить еще девяносто восемь лет, и их война сравняется с той, столетней. Приспособляемость людей заслуживает восхищения. Перед лицом довольно мрачного будущего родители научились воспитывать детей и готовить их к жизни в этих условиях. Одно поколение сменялось другим, и сознательные граждане передавали своим потомкам приемы, необходимые для того, чтобы выжить в условиях этой бесконечной войны. Первое правило, которому они учили своих детей, заключалось в следующем: молчи и делай вид, как все остальные граждане, что ты ничем не озабочен.

Так продолжалось до того дня, когда однажды представители молодого поколения сознательных граждан заспорили о том, в каком году все это началось (естественно, ни в энциклопедиях, ни в учебниках истории не было и упоминания о конфликте — все эти годы считались периодом мира и процветания), и среди них нашелся один, отличавшийся особой независимостью суждений и желанием ниспровергать устои. Он открыл пинком двери кафе, где они собирались каждый вторник и каждый четверг, чтобы узнать последние новости, подошел к столику, за которым все делали вид, что пьют кофе, и объявил новость: сегодня, в пять часов тридцать четыре минуты война закончилась так же неожиданно, как началась. Самые наивные и веселые из сознательных граждан вздохнули с облегчением, но самые сознательные из сознательных опустили головы в тоске. Ведь как бы ни была тяжела война, гораздо тяжелее послевоенный период, который неизбежно следует за ней, а мирный договор (кто знает, на каких условиях он был подписан, — средства массовой информации упорно молчат об этом, хотя вся его тяжесть ляжет на плечи рядовых граждан) безусловно означает начало этой мрачной эпохи.

У страстного любителя литературы лежат на столе четыре книги, которые ему только еще предстоит прочесть. Сегодня вечером он ходил в книжный магазин и, проведя там целый час — прогуливаясь между столами с разложенными на них новинками и разглядывая на стеллажах обложки книг своих любимых авторов, — выбрал четыре книги. Первая — сборник рассказов одного французского писателя, роман которого несколько лет тому назад произвел на нашего героя хорошее впечатление. Следующий роман этого автора, который был опубликован, ему понравился значительно меньше (точнее, совсем не понравился), и теперь он купил этот сборник рассказов в надежде найти в нем ту прелесть, которая поразила его в первый раз. Вторая книга — это роман голландского писателя, чьи две предыдущие книги наш герой пытался прочитать, но не сильно в этом преуспел: как в первом, так и во втором случае он заснул на первой же странице и выронил книгу из рук. Как ни странно, это не заставило его отказаться от новой попытки. Выражение «как ни странно» употреблено здесь потому, что обычно, если наш герой не может преодолеть первых двадцати строчек первой книги какого-либо автора, то, возможно, он и рискнет начать вторую, но никогда не станет читать третью. Правда, иногда он делает исключение из этого правила, если какой-нибудь уважаемый им критик напишет чрезвычайно хвалебную статью или если кто-то из друзей будет настойчиво рекомендовать ему новинку. Однако сейчас дело не в этом. Почему же тогда он решил сделать еще одну попытку? Может быть, из-за первых строк. Книга начинается так: «Грум вбежал с криком: „Господин Кингтон! Извините, господин Кингтон!“ Кингтон сидел в холле гостиницы „Амбассадор“, читая газету, и уже было поднял руку, как вдруг понял, что никто, абсолютно никто из присутствующих не знал, что он там находится. Он даже не поднял глаза от газеты, когда грум прошел мимо него. И это решение впоследствии оказалось самым разумным из тех, которые он принимал когда-либо в жизни».

Третья книга — это тоже роман, первый роман американского писателя, о существовании которого он никогда раньше не слышал. Он купил ее, потому что, несмотря на эпиграф («О, как блестят черепичные крыши в рассветных лучах, когда крик петухов нарушает сонный покой…»), полистал книгу, и она показалась ему достойной внимания. Четвертая книга — это еще один сборник рассказов; его автор тоже голландец, и до настоящего момента его книги не издавались. Что нашего героя привлекло в этом случае? Говоря откровенно, неимоверное количество инициалов: их целых три (А., Ф., Т.) перед тремя словами, из которых состоит фамилия. Всего получается шесть слов: три соответствуют имени, а еще три — фамилии. Кроме того, первое слово в фамилии — это «ван», а наш герой обожает фамилии, начинающиеся с «ван».

Как вышло, что из четырех книг, которые лежат на столе у страстного любителя литературы, две (ровно пятьдесят процентов) принадлежат перу голландцев? Причина этого явления кроется в том, что в этом году книжная ярмарка, проходившая в городе, была посвящена литературе Нидерландов. В связи с этим, с одной стороны, за последние недели издательства выпустили много книг авторов, пишущих на данном языке, а с другой — в главных книжных магазинах города установили специальные столы, разложив на них как все новинки, так и опубликованные раньше книги голландских и фламандских авторов, которые, перестав быть новинками, пылились на складах.