Робин Гуд открывает рот от удивления. Ему достаточно одного взгляда на здание, которое сравнительно недавно было великолепным замком, дабы понять, что они говорят правду. Со стен исчезли гобелены, комнаты пусты, и бывшие богачи спят по углам, укрываясь от дождя, который проникает через щели между балками, на которых раньше крепилась черепичная кровля. Прежние богачи теперь, собственно говоря, таковыми не являются. Совершенно очевидно, что они сейчас куда беднее бывших бедняков, которые ныне страшно разбогатели. С одной стороны, это произошло благодаря дорогим подаркам, которые дарил им Робин Гуд, а с другой — благодаря успешной политике инвестиций, приумножившей их состояние. Но Робин Гуд, щедрый, настойчивый и упорный, продолжал все это время грабить богатых, которые давно уже превратились в совершеннейших бедняков, и отдавать свою добычу беднякам, уже давно превратившимся в явных богатеев. Его неумеренная щедрость изменила положение вещей до такой степени, что теперь (у него только сейчас открылись глаза) богачи живут в нищете, а бедняки купаются в роскоши и сорят деньгами. На месте их старой лачуги теперь стоят коттеджи с бассейнами, саунами и последними достижениями домотики. Вот уже много лет в замке не проходит ни одного праздника, и, напротив, в коттеджном поселке бывших бедняков почти каждую неделю устраивают если и не оргии, то вечеринки с барбекю. Как же он раньше ничего не замечал? Робин Гуд смотрит новыми глазами на богачей, которых до последнего времени считал эксплуататорами, и одновременно представляет себе все экономические махинации, проводимые теми, кого он еще несколько секунд тому назад считал бедняками. Его охватывает гнев. С самого раннего детства он испытывал негодование, взирая на то, как богатые купаются в изобилии, в то время как бедняки страдают от нищеты. Он поправляет черную шелковую маску, надвигает на брови охотничью шляпу с серым узким пером, которую ему привез из Тироля его дядюшка Ричард. Потом Робин Гуд натягивает узду своего коня, поворачивает его к востоку и поводом изо всех сил хлещет животное по хребту.

Вот уже целый час неисправимый лгун сидит на балконе и греется на солнышке. Это необычайно приятное ощущение после холодной зимы, но через некоторое время от избытка солнца у него начинает кружиться голова; он прикрывает глаза ладонью, поднимается со складного стула, заходит в комнату, надевает рубашку и пиджак и выходит на улицу. Пересекая пустырь, лгун замечает машину, которую кто-то бросил года два тому назад возле футбольного поля; с нее уже давно сняли и колеса и двери. Почему никто до сих пор не увез ее отсюда и не сдал в металлолом? Сорока пролетает прямо над стеной кладбища. Он поворачивает налево и идет по длинной улице, которая круто поднимается вверх.

Пройдя примерно половину улицы, лгун оказывается перед баром, проходит мимо его дверей, но потом останавливается. На минуту его одолевают сомнения, стоит ли заходить туда, но наконец он решается: толкает дверь и произносит «здрасте», не предназначенное никому персонально. Оно годится как для хозяина бара, так и для игроков в домино, расположившихся за одним из столов. Наш герой опирается на стойку и заказывает пиво. Официант наливает ему кружку и задает неизбежный вопрос: как дела? Лгун отвечает, что прекрасно, и прихлебывает пиво из кружки. Его усы становятся белыми. Из радиоприемника, который не совсем хорошо настроен, слышатся вибрирующие звуки какой-то мелодии, расцвеченной оттенками, которые обычно используются для выражения скорби. Некоторое время он наблюдает за партией домино. Один из играющих предлагает ему присоединиться со следующего кона, лгун делает отрицательный жест. Он отворачивается, отпивает еще немного пива и рассматривает овощной салат на витрине. Золотисто-коричневый цвет майонеза отбивает у него всякую охоту заказать себе порцию. Хозяин бара, заметивший его взгляд, спрашивает, не положить ли ему немного. Лгун отказывается, говоря, что если он перехватит чего-нибудь перед ужином, то у него пропадет аппетит и жена его будет ругать. Хозяин бара улыбается — он уже привык к этой шутке: у лгуна нет жены, он живет один, но всегда отговаривается, ссылаясь на воображаемую супругу. Это его обычный прием, например когда ему уже хочется уйти, а остальные уговаривают его выпить еще рюмочку, или когда приятели приглашают его в воскресенье поиграть в футбол, а ему неохота. Иногда он дополняет картину детьми: дочке от трех до семи лет, в зависимости от настроения, а мальчика раньше не было, а теперь он вдруг оказался старше своей сестры. Хозяин бара моет стакан под струей воды и уже готов дополнить, как делает это всегда, шутку лгуна о предполагаемой жене своим ехидным замечанием: какая еще жена, если ты один как перст. Однако не успевает он и рта раскрыть, как лгун задает вопрос, обращаясь исключительно к нему, но очень громким голосом, чтобы его слышали остальные посетители: не видел ли он цирк, который расположился на пустыре. Хозяин бара вытирает стакан. Никто не отвечает лгуну. Тот поворачивается к игрокам и настаивает: там уже поставили шатер, и рядом стоят два больших грузовика и огромный прицеп, похожий на клетку. Один из доминошников поднимает бровь, смотрит на него и говорит: ну да, конечно, конечно. Лгун изображает негодование: что тот хочет сказать своим «ну да, конечно»? Что это неправда? Лгун клянется, что на пустыре уже натягивают шатер. Он своими глазами видел на земле буквы, украшенные лампочками, которые вскоре засветятся над шатром: РУССКИЙ ЦИРК. По его словам, шатер уже почти совсем готов. Там стоят четыре грузовика. Нет-нет, не четыре, а пять. И шесть клеток: со львами и тиграми. А еще — три слона, размером с хороший дом. Доминошники, закончившие партию, смотрят на него в изумлении: неужели он действительно опять пытается заставить их поверить в очередную байку? Разве они могут, даже при самом большом желании, поверить этому человеку, который всегда врет, даже в тех случаях, когда это не приносит ему никакой выгоды? Ни на малую долю секунды недоверие не может смениться сомнением, но, как это случается всегда, лгун говорит с таким воодушевлением, распаляется до такой степени, что, как это тоже случается всегда, его слушатели начинают если и не верить ему, то, во всяком случае, поддаваться на его удочку. Их восхищает тот восторг, с которым он ведет рассказ, постепенно нагромождая одну ложь на другую: например, очень скоро на пустыре оказывается двенадцать слонов, а не три, шатер из обычного превращается в тройной, а грузовики, становясь один за другим в плотные ряды, мало-помалу занимают площадь, равную футбольному полю. Прислушиваясь к его словам, один из доминошников (которые закончили партию и уже не начинают новую) чувствует, как загораются у него глаза. Вот уже больше тридцати лет, как ни один цирк не приближается к их городку, и совершенно очевидно, что, принимая в расчет ситуацию последнего времени, никогда больше никакая труппа не раскинет свой шатер на пустыре. Никто из посетителей бара об этом не жалеет (и лгун тоже, хотя, задай ему кто-нибудь подобный вопрос, он бы стал утверждать обратное). Если бы когда-нибудь цирк и появился в городке, никто бы им особенно не заинтересовался: цирк — это развлечение прежних времен, но и в прежние времена он их вовсе не интересовал. Однако недостаток интереса к цирку не мешает им завороженно слушать, как он натягивает шатры, как громоздит одни купола над другими, которые уже возвел раньше. И вот уже лгун заставляет барабаны рассыпать оглушительную дробь, умножает ряды гимнастов на трапециях с убежденностью, достойной восхищения; при этом он совершенно не рассчитывает, что кто-либо из слушателей поверит ему, и даже не может предположить, что и сам в конце концов поверит своим россказням, которые повторяет с таким упорством. Только один из доминошников (туговатый на ухо) спрашивает неоправданно громким голосом, не хочет ли кто-нибудь сыграть еще одну партию. Однако никто ему не отвечает: кто-то уже предлагает немедленно пойти на пустырь. Остальным приглашения не требуется. Они подбадривают друг друга, надевают пальто и шарфы, и вот уже все выходят на улицу, окружив плотным кольцом лгуна, который рассказывает им о пирамиде из тридцати шести эквилибристов, стоящей на восьми моноциклах, и коне-жонглере. Последним выходит хозяин бара, который надевает куртку и выдворяет туговатого на ухо клиента. Потом он закрывает дверь на ключ, бежит вдогонку за уходящими и присоединяется к группе мужчин, которые спускаются вниз по улице.