– Я прибыл к тебе, Олаф, памятуя о том, что тебя называют Скетконунгом[13], хочу напомнить и укрепить то доброе, что было между людьми наших земель. Ты сказал, что богата моя земля, – это правда. Но в великом роде не без свары, при великом богатстве не без урона. Идет у меня, конунг, свара с братом Ярополком, что сидит в Киеве-граде…

– Киев-град, – прищуривает глаза конунг Олаф. – О, я много слыхал о нем.

– Поэтому я и прибыл в Свеарике, – продолжает князь Владимир. – Много у меня воинов из северных земель, но хочу тебя просить дать мне в помощь тысячи две воинов. Воины-свеи, – добавляет князь, – храбры, их знает весь мир.

– Да, везде знают наших воинов, – соглашается конунг Олаф. – Да и сами мои воины любят дальние походы. Но они, – усмехается конунг, – очень любят города, земли, дань.

– Городов и земель я дать не могу, – отвечает князь Владимир, – то не мои города, а люди мои, они, знаешь сам, не терпят иноземцев. А золото твоим воинам дам.

– Это будет долго?

– До Киева-града и обратно год. А может, воины твои поплывут и дальше, до Византии.

– Две тысячи воинов… год, – шепчет конунг. – Что ж, князь, будем совет держать, приглашаю и тебя на этот совет.

Как только стемнело, в ущелье за Упсалой, которое выходит к бурному морю, в священной дубраве зажигается множество огней, зарождается песня, слышатся человеческие голоса.

Дорогой, которая вьется вдоль моря, к этому ущелью на колеснице, запряженной четверкой коней, окруженный гирдманами, едет с ярлами и лагманами Олаф Скетконунг.

За первой колесницей едет вторая, в ней сидит князь Владимир, воеводы новгородские, они внимательно оглядываются по сторонам.

Горят факелы, их отблески разорванными ожерельями отражаются в пене прибоя, ржут встревоженные темнотой и огнями кони.

В священной дубраве, в храме, колонны которого подпирают железную крышу, все уже готово для тинга и священной жертвы. Слуги покрыли коврами и расставили в храме перед высоким дубовым троном конунга скамьи, на которых сядут старшины; за скалами вздымается до неба высокое пламя огнища, оно освещает большие, высеченные из камня и дерева статуи богов Одина, Тора, Глера, Ниорда. На широкой площадке перед идолами в кругу, обнесенном камнями, стоят сверкающие медные чаши, лежат кропила из щетины, расхаживают дротты; еще дальше в темноте за загородкой пялятся своими большими глазами, топчутся кони, коровы, возбужденно хрюкают кабаны.

Раздаются протяжные звуки бил, все приглашенные пришли на тинг, ярлы и лагманы занимают свои места на скамьях, слуги становятся вокруг.

Олаф Скетконунг сидит на троне. Он слушает, как постепенно затихает шум, разговоры, – слышно только, как неподалеку внизу шумит море; на небосклоне между колоннами видны крупные красноватые звезды.

– Ярлы и лагманы! – начинает Олаф Скетконунг. – Я повелел ныне созвать тинг, чтобы посоветоваться с вами. К нам из Гардарика прибыл князь гольмгардский Вольдемар, он просит дать помощь, чтобы пойти северными реками на юг в Киев-град, покарать брата, который убил князя Олега, хочет отвоевать трон отца. Дадим мы еще помощь?

– Сколько нужно воинов? – поднимается со скамьи ярл Фулнер.

– Две тысячи.

– А какую награду даст князь Вольдемар? – раздаются голоса со всех сторон.

Начинается торг, который вскоре заканчивается успешно. Тогда старший гирдман наливает и подает с низким поклоном сперва конунгу, а затем князю Владимиру два рога с медом. Это не обычные роги, из которых пьют все, а братафулы: чтобы очистить налитый в них мед от земной лжи и смут, гирдман подает их конунгу и князю через разложенный на земле костер – огонь очищает все, он очистит и мед в рогах.

Конунг Свионии и князь Владимир выпивают до дна свои роги. Тем временем дротты уже убили девять животных мужеска пола, как велит закон, собрали их кровь в медную чашу и теперь глаутейнами кропили воинов, а служки подавали им жареное мясо.

Поздняя ночь. В Упсале, в горах, на берегу – повсюду тишина, только море расходилось, беспокойные волны бьются и бьются о скалы, ворочая камни, словно жернова, стонут, ревут.

В углу большой светлицы Олафа Скетконунга под балдахином из темного бархата слуги уже приготовили пуховую постель, застелили ее чистыми простынями, покрыли светло-синим, затканным золотом одеялом.

Но конунг не спит. Он стоит у открытого окна, смотрит на решетку, перечеркнувшую звездное небо, слушает шум неспокойного моря, жадно ловит свежий воздух.

За конунгом пристально следит ярл Фулнер[14]. Его не зря назвали этим именем: правый глаз ярла прикрыт черной повязкой, нос напоминает клюв коршуна, верхние острые зубы – настоящие кабаньи клыки, у ярла большие, похожие на грибы, уши.

О чем думает Олаф Скетконунг? О, встреча с конунгом Гольгарда, речи на тинге, священная жертва и простертый над огнем кубок с вином – все это вызвало в нем целый рой мыслей.

Конунг думает о Свионии, Норвегии, Дании – трех землях, которые охватывают весь север за Варяжским морем. Это прекрасные земли, сам Олаф Скетконунг очень любит моря и горы, ущелья, заливы, леса.

Близки, родственны конунгу Олафу и соседние земли – Датская, Норвежская, конунг Дании свен Твескегг и конунг Норвегии Эрик – близкие родичи Олафа Скетконунга, Эрик и сейчас сватает его дочь Астриду.

Казалось бы, жить в мире и любви этим северным землям, велики в них одалы, есть леса и реки, моря кишат морским зверем.

Но не сидится на родных землях свионам, норвегам, данам. Как и давние их предки, мечтают они о далеких походах, набегах на чужие города и земли, о золоте и серебре, которые можно оттуда привезти с собой.

И они уже избороздили все моря и океаны, варягов страшатся Париж и Рим, конунг Канут много лет заливает кровью Англию, король Эдгар за десятки тысяч фунтов покупал у него ежегодно мир, от великого отчаяния он даже умер, а сын его Этельред все равно платит дегенельд Кануту.

В то же время корабли варягов идут все дальше и дальше, достигли южных морей, уже в их реках Кариати, Росано, Герачи, Ория, Козенда, Торенто, Брундузиум, перед ними трепещет Сицилия, Калабрия, Апулия, они завоевали Ломбардию, Канито, Салерно, Неаполь, Амальфи, Беновенто…

В то время как конунги Дании и Норвегии победно проходили моря и океаны на западе и далеком юге, конунги Свионии думали о землях на восток от Варяжского моря, о Руси.

Кто-кто, а они уж точно знали, какими неисчислимыми богатствами владеют князья Руси и их люди. Богатства эти, должно быть, были не меньше, чем все сокровища Парижа, Лондона и еще многих городов, вместе взятых.

И викинги из Свионии пересекали Варяжское море. Туда ходил ярл Рюрик, его братья Синеус и Трувор[15], они водили с собой дружины, перед которыми содрогнулся бы любой народ в Англии, Франции, Римской земле.

Но с Гардариком викинги Свионии ничего поделать не могли, Рюрик побывал в Гольмгарде, объявил себя ярлом этой земли, но непокорные новгородцы не приняли его в свой город, и он вынужден был сидеть год за годом у Ладоги.

Не посчастливилось и другим ярлам: желая хоть чем-нибудь поживиться, ярл Синеус бежал до самого Белого озера в землю веси, ярл Трувор захватил Изборск, но вынужден был удирать и оттуда.

Викинги Свионии прибегали к хитростям: пользуясь тем, что Русь позволяла северным купцам ходить на лодиях из Варяжского в Русское море, а оттуда и в греки, они клали в свои лодии оружие, прикрывали его сверху мехами, добирались до далеких городов на Днепре, а там, устроив ночью штрангуг, пытались захватить эти города.

И вот князь Гольмгарда Владимир обращается к Олафу Скетконунгу за помощью, просит дать две тысячи воинов, чтобы отомстить за кровь брата, установить лад на своей земле.

– Послушай, Фулнер! – отворачивается наконец от окна и обращается к ярлу конунг. – Ты с двумя тысячами наших воинов идешь в Гардарик. Но помогать новгородскому князю убить своего брата и утвердиться в Киеве – этого мало для свена. В походе смотри, ярл! Пускай Владимир убивает Ярополка, а Ярополк – Владимира, ты береги кровь своих воинов. Между Новгородом и Киевом лежит Полоцкая земля, князем там сидит Регволд, – это свен, князь нашего рода. Следи, если Регволд объединится с Ярополком и они станут одолевать Владимира, помоги им; если не удастся в Полоцке, может посчастливиться в Киеве.