— Войдите, мужи! — громко произносит Владимир. Двери раскрываются. Входят несколько воевод и бояр.

Они пришли отдать честь князю, позвать его.

— Челом бьем тебе, Владимир-княже!

— Спасибо вам, мужи мои!

Светает. Уже сквозь узкие решетчатые оконца видно, как тускнеют звезды и синеет небо, сияние нового дня смешивается с желтыми огоньками свечей.

В это утро в Золотой палате было гораздо больше людей, чем обычно. Тут стояла не только Гора, но и воеводы, бояре, мужи нарочитые со всех концов Руси; от тиверцев и уличей — с юга, родимичей и полочан — с запада, веси, мери, чуди — е северных земель. Посредине же стояли новгородцы: им принадлежали честь и слава, ибо с ними начинал поход князь Владимир, сражались они достойно, не щадили живота, многих из них не стало.

Тут, в Золотой палате, сошлись не единомышленники. Лишь вчера многие из них желали друг другу гибели, сходились в бою, рубились не на жизнь, а на смерть, да и в это утро не все еще перекипело в их сердцах, они не остыли еще от воинственного пыла, мужи каждой земли стояли отдельно, а мужи киевские разделились надвое: те, кто ждал Владимира, стояли впереди, бежавшие в Родню жались по углам.

Но никто из них не высказывал своих мыслей, в палате было тихо, и только слуги время от времени проходили вдоль стен, снимали нагар со свечей, разносили в чашах мед и воду.

В мерцающем, призрачном свете на темных рубленых стенах палаты ясно выступали, играя золотом и серебром, Доспехи и оружие прежних князей. В конце Золотой палаты на помосте стояли два кресла с резными поручнями и ножками, над ними сияло знамя князя Святослава — два перекрещенных копья. Но рядом с ним стояло еще одно знамя — князя Владимира: три скрещенных копья с зубцами, которые вырастали из одного древка. Так велел обычай: к копьям деда и отца новый князь добавлял свое копье.

Пустые кресла на помосте! На них в свое время сидели древние князья, затем Олег и Игорь, княгиня Ольга и Святослав, совсем недавно здесь сидели Ярополк и Юлия. Ныне одно из кресел уготовлено было новому киевскому князю.

И вот в длинных переходах заблестели огни, послышались шаги, из дверей вышли несколько воевод, встали по обе стороны, а вслед за ними выступил из темноты князь Владимир.

— Здрав будь, княже! Челом князю! — закричали все.

Он остановился на помосте перед креслами, поклонился, отвечая на приветствия, оглядел наполненную людьми палату, взялся рукой за меч.

— Пошто кликали меня, мужи и дружина? — прозвучал его голос. — Я пришел и слушаю вас…

— Волим иметь князем на киевском столе, — послышался ответ. — Волим иметь великого князя и на всю Русскую землю.

Он помолчал немного и сказал:

— Дружина моя, князья, воеводы, бояре, люди Руси! Добро, что собрались вы тут из дальних и близких земель, со всех украин пришли сюда и покликали такожде меня, чтобы посадить в городе Киеве князя и говорить о потребах наших. Не зла хотел городу Киеву и земле Русской, шел я сюда из далекого Новгорода, люди. Не смуту и усобицу хотел учинить на Руси. Ведаете сами: брат мой Ярополк убил брата Олега, сидя на столе отца нашего в Киеве, восхотел пойти на Новгород и на всю Русь. Потому новгородчи и с ними земли полунощные, а на великом Днепре и другие земли пошли с нами сукупно, в честном бою разбили дружину Ярополкову, а потом уж не мы, а убийцы и изменники мечами пронзили его грудь.

— Не ты, княже, убил Ярополка, боги и земля его покарали, — кричали в палате.

— Что Ярополк, что его дружина — одинаковы. Отступники они от веры отцов наших! Нехорош Ярополк, сын Святослава.

Но не все были единодушны. В палате было много людей, знавших происхождение князя Владимира. Да и сам он не мог забыть, что в давние трудные дни, когда отец отправлялся на брань к Дунаю, он, зная хищные мысли Горы, посадил в Киеве князем не его, старшего сына, а Ярополка, ибо он, Владимир, был сыном рабыни. А разве теперь Владимир переменился, разве иной стала кровь в его жилах, разве перестал он быть сыном рабыни?

— Спасибо вам, — сказал он, — за такие слова. Хорошо, что в Киеве утверждаются старые законы и поконы и вы согласны их защищать… На том и будем стоять, мужи, на том от века стояла Русь. Должны мы, мужи, подумать и о другом: я сделал свое дело, вместе с воями новгородскими пришел сюда, вы пошли за нами. Но я новгородский князь, кличет меня Новгород и вся полунощная земля, жизнь там нелегка — многие враги идут на нас с полуночи.

— Быть тебе, княже Владимир, в Киеве-граде, на столе отца.

— Просим тебя, Владимир, быть нам князем.

— Владимира! Владимира!

Поддержали и новгородцы. Тысяцкий Михайло выступил вперед, перекричал всех:

— Сидеть Владимиру в Киеве… Голос его мы услышим, будет надобность — вече решать будет. Посадник твой у нас есть, княже.

И еще громче в палате зашумели, закричали:

— Просим Владимира! Быть тебе князем! Стол отца Святослава кличет тебя, княже!

Стол отца! В самое сердце молодого Святославича врезались эти слова, припомнил он последний разговор с отцом, его спокойный голос:

«Запомни, что мать твоя — роба, но никогда не стыдись этого, сила не в том, что один — князь, а другой — робичич, сила в том, кто из них любит Русь, людей наших, землю… Люби и ты ее».

Он сделал шаг вперед, воеводы взяли его под руки и посадили на кресло.

— Сел на столе великий князь Владимир! Все в палате закричали:

— Славен князь Владимир!

Нужно было выполнить еще один древний обычай: воеводы взяли с пола заранее приготовленный кусок дерна, положили его на голову князю, от него отрывались и сыпались На шею, спину, грудь комочки земли — той родной земли, Которая всему дарует жизнь, но которая и карает.

— Где еси, княже?

— Под землею и людьми моими.

— Будешь ли верно служить людям?

— Даю роту.[163]

— А если отступишь?

— Пусть меня поглотит земля…

Кусок дерна развалился на голове, комья земли сыпались и сыпались на пол.

С тех пор как ушел Владимир, Юлия не спала, она лежала в темноте с открытыми глазами, слышала, как постепенно в тереме разрастался гул, как на стенах Горы ударили в била и шумно спускалась по лестнице ночная стража, как из водяных часов вытекали последние капли.

Какая длинная и вместе с тем короткая ночь осталась позади, как много событий свершилось под ее покровом, как быстро ушел в небытие мертвый Ярополк, а место его занял другой, живой, князь Владимир.

Мертвый. А был ли живым для Юлии Ярополк при жизни, когда предложил ей стать его женой, а потом делал для нее все, что она хотела, обнимал ее, целовал, ласкал?

Да, она отвечала на его ласковые слова, принимала, как должное, подарки, обнимала и целовала, отдавала жар своего молодого тела, но никогда не любила и не могла любить.

И как, почему Юлия должна была любить? Она ехала сюда, в Киев, никогда не видев ранее князя Ярополка, она вступила с ним в брак, думая, что будет сидеть рядом с ним на столе киевских князей и выполнять волю императоров Византии. Это она и делала — сев на стол, подстрекала Ярополка идти войной на брата Владимира, убить его и стать единственным великим князем Руси.

Но Ярополк оказался беспомощным и жалким, он не сумел совершить то, чего от него ждали императоры ромеев, он не сделал того, на что надеялась, чего хотела Юлия. Вот почему теперь он сразу стал ей далек, перестал существовать для нее…

А потом свершилось то, о чем думала Юлия, идя за корстой Ярополка. Была тризна — и это было последнее напоминание о Ярополке. Во время похорон и позже, в гриднице, она увидела Владимира, потом ушла в терем, стояла, ждала его…

Кто-то постучал в дверь.

— Это ты… Пракседа?

— Я, княгиня…

— Входи!

Со свечой в руке Пракседа тихими, неслышными шагами вошла в палату.

— Я приходила к тебе, княгиня, ночью, думала, что догорела свеча… Но в палате было тихо…