— Нет, нет! — решительно возразила она. — Я не хочу быть в Константинополе и не поеду туда… Мы условились, патрикий, ты дашь мне в устье Днепра хеландию, на которую я сложу свое добро, дашь надежную охрану, и меня отвезут в город Херсонес.

— Воля твоя, княгиня, — промолвил Феодор. — Я сделаю все, как мы условились. Через две недели ты со своим добром будешь в Херсонесе.

Ветер крепчал, хеландии быстро неслись вперед. Позади уже едва виден был город Киев.

И вот купец Феодор опять в Константинополе. Его нагруженные всяческим добром хеландии остановились на Суде, несколько дней рабы выгружали из них и возили в константинопольское подворье купца Феодора меха, меды, горючий камень.

Но дома он уже не только купец. Узнав о его возвращении, проэдр сразу же приглашает патрикия Борея в Большой дворец, долго беседует с ним.

Проэдр Василий очень интересуется Русью, расспрашивает о Киеве, о землях, городах, князьях.

— Между двумя князьями Руси — киевским Ярополком и новгородским Владимиром — была великая война. Князь Ярополк убит, ныне в Киеве и на всей Руси один князь — Владимир.

— Он сын Святослава?

— Да, сын Святослава и рабыни… Проэдр вздрагивает.

— И пошел, должно быть, в своего отца?

— Очевидно, так… В Киеве христиане молятся тайком, князь Владимир устроил под городом требище всех богов.

— И ему теперь подвластны все земли?

— Нет, проэдр! Война на Руси привела к тому, что некоторые земли отказались платить Киеву дань, и одновременно, как ты, возможно, знаешь, Польша захватила немало русских городов. Там, я слышал, есть и германские рыцари, проповедники папы римского.

— Папа Бенедикт и император Оттон торопятся, — недовольно бормочет проэдр. — Чего мы не смогли сделать, то они уже успели… А что делает Владимир?

— Он собирается идти войной на Польшу, а земли, что отпали, тоже хочет вернуть.

Проэдр отирает шелковым платком потный лоб.

— Наше счастье в том, что они еще будут грызться между собой. О, если бы они ссорились подольше, в этом наше спасенье.

Но он тут же умолкает — не стоит рассказывать купцу обо всем, лучше узнать у него побольше новостей о Руси.

— А как наша девица Юлия? — спрашивает проэдр.

— Царевна? — смеется Феодор.

— Да, царевна с Перу, — смеется и проэдр.

— Девица Юлия сделала все, что должна была сделать, — отвечает Феодор, — и, как видно, может еще кое-что сделать.

— А именно?

— Она родила сына.

— От князя Ярополка?

По лицу Феодора блуждает таинственная усмешка.

— В Киеве по-разному говорят об этом ребенке: одни называют его сыном князя Ярополка, другие говорят, что он от Владимира. Сын двух отцов.

— Погоди, патрикий! Юлия была женой князя Ярополка, а князь Владимир…

— У князя Владимира другая жена, но после смерти Ярополка он полюбил Юлию.

— Значит, теперь его жена — Юлия?

— Нет, к нему скоро приедет первая жена, а Юлия покинула Киев.

— Надеюсь, ты не привез ее в Константинополь?

— О нет, проэдр, если бы она даже просила, я не повез бы ее сюда… На одной из моих хеландии Юлия направилась в Херсонес.

— Это хорошо, пускай сидит там… А сын ее с нею?

— Нет, он остался в Киеве и живет при дворе князя Владимира.

— Сын гречанки Юлии живет при дворе князя Владимира? Это хорошо, патрикий Феодор. За это дитя нам стоит побороться. И о Юлии не надо забывать. Ты, Феодор, скоро возвращаешься в Киев?

— Скоро, проэдр.

— Помни о сыне Юлии. И о Владимире мы должны знать все… Я надеюсь, очень надеюсь на тебя, патрикий…

Проэдр Василий не напрасно так подробно расспрашивал патрикия-купца Феодора про Русь: положение в Империи становилось все более трудным, проэдр опасался за собственную участь, за жизнь.

Темная, грозная туча поднималась с юга, где в Малой Азии провозгласил себя императором Вард Склир.

Проэдр Василий знал этого полководца — он никогда не действовал без оглядки, а постепенно собирал силы, подкрадывался к врагу, умел выбрать наиболее выгодный случай и налетал, как буря.

Теперь, провозгласив себя императором, Вард Склир не появлялся на берегах Босфора, но проэдр Василий знал, что он собирает в Малой Азии силы, рано или поздно пойдет на столицу Империи.

Тревожила Василия и ближайшая соседка — Болгария. Византии приходилось теперь расплачиваться за то, что император Никифор Фока разорвал мир с Болгарией и объявил ей войну за то, что он же призвал русского князя Святослава покорять болгар. Русов и болгар он не поссорил, наоборот, их общий гнев обрушился на Византию, императору Иоанну Цимисхию слишком дорогой ценой пришлось покупать мир с князем Святославом.

Единственным, пожалуй, достижением Византии было то, что Болгария ныне рассечена пополам: ее земли у Русского моря до Дуная и Эгейского моря до Лариссы захватила Империя. Болгарам остались только горы и равнины — Западная Болгария.

Но именно эти-то горы и были угрозой для Византии: туда уходили все болгары, которым невыносимо было жить под ярмом Империи, там пастух бросал пастбища в брал в руки лук, там пахарь оставлял в борозде рало и обнажал меч…

Их вели против Византии охридский комит Николай Шишман и сыновья его Давид и Моисей. Их не стало, но были живы и возглавляли непокоренных болгар остальные два сына Николая — Самуил и Аарон.

Войска Самуила и Аарона выступили, во главе их шел Самуил, победно захвативший всю Фессалию, он взял Солунь, Лариссу, уже близится к берегам Эгейского моря; Аарон же уничтожает отряды акритов Македонии, угрожает Филиппополю.

В Константинополе начался переполох. Далеко до Малой Азии, но всем известно, что там поднял восстание и объявил себя императором Вард Склир.

Константинополь знает Склира; это один из лучших, а возможно, и самый лучший полководец Империи, который после смерти Цимисхия стал доместиком схол в Малой Азии, а позднее властителем Антиохии. Одного его имени боялись враги, ныне перед ним, как перед новым императором, который идет откуда-то из Азии и скоро появится на Босфоре, трепещет, содрогается вся столица.

О Болгарии нечего и говорить: войско Самуила и Аарона стоит в Пелопоннесе, блуждает по Фракии и Македонии, подступает к самому Константинополю.

Константинополь дрожит, растерянный синклит сегодня требует, чтобы императоры Василий и Константин отозвали легионы из Малой Азии и послали их против Самуила и Аарона, а назавтра тот же синклит вопит, что нужно снять легионы во Фракии и Македонии и бросить их как можно скорее против Варда Склира.

Синклит идет на последнее средство — приказывает стратигам[171] фем собирать земское войско, тагмы[172] фем, но стратиги боятся за свои фемы: враг угрожает непосредственно им, и они не шлют войска.

В Константинополе размещено много полков бессмертных, их можно было бросить и в Малую Азию, и против болгар, но дрожит не только столица, больше всего перепугай Большой дворец, вся надежда только на бессмертных.

Кроме того, в столице голод, вспыхнула тяжелая моровая болезнь, в Галате, на Перу и в самом городе начинаются грабежи, разбой, убийства, чья-то неведомая рука пишет на базиликах и даже на гробнице Никифора Фоки: «Встань, божественный император, взгляни, как орды диких болгар топчут могилы твоих воинов, идут на Константинополь…»

Разумеется, если бы во главе Империи в это время стоял василевс-деспот либо же полководец, подобный Никифору Фоке или Иоанну Цимисхию, он мог бы повести легионы в бой — не впервые в Византии вспыхивает восстание, всю жизнь она существовала на вулкане.

Но такого императора, такого полководца не было; на престоле сидели Василий и Константин, а подле них был и все вершил за них проэдр Василий.