Тогда протискивается вперед, прокладывая себе путь руками, а то и кулаками воевода Михало. Никто не сердится. Михало таков – кто-кто, а он скажет нужное слово, блюдет Новгород и пятины, сам ездил в Киев просить князя, он-то и привез сюда Владимира.

– А я ужо скажу, – начинает Михало, встав так, чтобы его слышали и князь и мужи. – Ужо я скажу, – сурово и грозно продолжает он, – и за вас, новгородчи, и за тебя, Владимир-княже! Что же это такое? – вдруг взрывается он. – Где мы живем? Кто мы суть?

Воевода спрашивает, но не ждет ответа, он обращается, как видно, к душе своей, к себе самому и как-то вдохновенно, торжественно продолжает:

– Мы, новгородчи, блюдем закон и покон отцов наших, сами устояли земли свои, дошли до Варяжского моря на заход солнца, до Ледового океана на полуночь, а когда враги нападали на нас, то боролись с ними, гнали… Помните, новгородчи, как было со свионами: их Рюрик хвалился, что возьмет Новгород, ярлом объявил себя нашей земли, а мы его разбили под Ладогой! Ярл Трувор изменой взял Изборск, а удирал оттуда, аки волк… Так было со свионами, так будет и с другими! Но мы от роду люди русские, знаем, что князья Олег в Игорь, княгиня Ольга, вся Русь пеклась и о Киеве и о Новгороде. Когда княгиня приехала сюда, мы ряд с ней уложили. Когда Святослав шел на брань противу ромеев и посадил в Киеве сына Ярополка, а Олега у древлян, мы просили его и нам дать князя. Так, новгородчи?

– Так, Михало! – зашумели все вокруг. – Правду говоришь, дело, слушаем…

– Сейчас услышите! Все услышите! – продолжал Михало. – Ужо я скажу…

Не так-то легко и просто было ему говорить, потому что хотел он, чтобы его поняли и поддержали все мужи новгородские, но не хотелось ему обидеть и Владимира-князя. По этой причине повел он такую речь:

– Должен рассказать вам, люди, и тебе, княже наш, что прежде чем прийти в Золотую палату в Киеве, виделся я и говорил с князем Святославом. «Новгородская земля хочет иметь князя», – сказал я ему. «Знаю и сам хочу дать, – отвечал мне покойный князь, – иду далеко на сечу в чужие земли, хочу, чтобы мир был на родной земле. Кого вы просите дать вам князем? Ярополка сажаю в городе Киеве, Олега шлю в землю Древлянскую». – «Владимира», – отвечал я. «А вы знаете, кто он?» – «Все знаю, и Новгород знает, – сказал я князю Святославу, – потому-то и просим его». – «Даю вам Владимира, – говорил князь Святослав, – это мой любимый сын, полагаюсь на него, как на себя…» – «Спасибо, – поблагодарил я князя, – не беспокойся, вспоим, вскормим…»

Потупив глаза, стоял и слушал этот рассказ Михалы князь Владимир. Говорил не один Михало, в палате вздымались руки, звучали встревоженные голоса:

– Нельзя тебе, княже, в Киев ехать, убил Ярополк Олега и тебя хочет погубить…

– Мы тебя поили и кормили, жизнь за тебя отдадим!

– Коли так, не покоримся Ярополку… Не примем его посадника… Сзывай, княже, вече!

– На Киев, княже, на Киев!..

Владимир молчал и ждал, когда в палате настанет ти-шина.

– Так, люди мои, – произнес он. – Я должен идти на Киев, чтобы отомстить за смерть брата моего Олега, должен идти, ибо Ярополк нарушил завет отца моего Святослава, а отец говорил: «С братьями своими, князьями земель, должен жить в одну душу и тело. Аще братья твои будут деять по закону отцов – будь заодно с ними. Аще предадут закон – быть им в татя место…»

– Быть Ярополку в татя место! – закричали все.

– На Киев! На Киев! Смерть Ярополку-братоубийце!

– Сзывай, княже, вече! Веди нас на Киев!

Князь Владимир взмахом руки остановил их.

– Как же поведу вас, люди мои? Куда поведу? Слышали сами: уже печенеги – братья Ярополковы, ромеи – его друзья, он поведет за собой полян, древлян, Чернигов, Переяслав, города червенские… А мы, новгородчи, с кем пойдем?

– Все полунощные земли пойдут с нами – и весь, и меря, и чудь… Пойдем на брань – и от Ярополка отпадут его земли. Русь чует, где правда, а где зло…

Князь Владимир смотрит на бояр и воевод.

– Так, – медленно говорит он. – В трудную годину Русь и люди ее всегда разберут, где правда, где зло. Верю в это, верю русским людям, верю и вам. Но не сразу познаются правда и лжа, много крови пролили уже люди наши, великое море крови придется пролить еще. Как же избежать этой крови, где взять силы, как идти?

Владимир задумался. За стенами палаты без умолку воет северный ветер, он пробивается даже сквозь стены, холодные порывы пронизывают палату.

– Смотрю на восток, – продолжает Владимир, – вижу дикие орды и племена, что охотно пойдут с нами на Киев…

– Не зови их, княже!

– Смотрю на запад – вижу Германскую империю, уже послы их вместе со священниками папства римского побывали у нас.

– Не верим императорам и папству, не верь и ты, княже!

– Не верю, – твердо произносит Владимир. – Верю токмо в Русь, токмо русские люди должны утвердить лад в своих землях.

– Пойдем, княже! – встают все в палате.

– Веду вас! – решительно говорит Владимир. – А на подмогу покличу варягов – они веры своей не навязывают, новых поконов не дают, воюют за золото.

– Делай, княже, как задумал. Все мы с тобой, где ты, там и мы.

Холодный, серый, неприветливый город Упсала. Чтобы туда добраться, надо пройти студеное Варяжское море, долго блуждать среди высоких, острых скал, где на каждом шагу морехода подстерегает смерть. Сурова эта каменная земля, суровы там люди, страшны и мстительны также и боги их: одетый в броню и шлем с острыми рогами бог ветров и бурь Один, жена его Фригг, а самый свирепый из них – сын их громовержец Тор, притаившийся в темной пещере где-то на островах Варяжского моря, мечущий стрелы-молнии в купцов и воинов, которые едут в Упсалу.

Но ни суровое Варяжское море, ни острые скалы у берегов не остановили новгородских мореходов: на нескольких учанах прошли они сквозь непогоду и бури и остановили свои лодии у крутых скалистых берегов Упсалы.

Окруженный ярлами, воинами и толмачами, князь Владимир поднимался к крепости свионских конунгов. Они шли между двумя высокими стенами, на которых были выбиты неведомые им письмена, кое-где встречались высеченные из камня статуи уродливых, внушающих страх богов. Дорога вела все выше и выше в гору, наконец они очутились перед запертыми воротами крепости.

– Ведем князя новгородского Владимира к высокому конунгу Олафу! – закричали ярлы.

Кто-то долго и пристально смотрел в бойницы крепостной стены. Заскрипели и открылись железные ворота.

– Конунг Олаф ждет новгородского князя…

Из камня сложены стены во дворце свионских конунгов, свет пробивается в длинные переходы и покои через узкие окна с решетками. Всюду горят светильники, стоит охрана, по стенам развешаны и тускло блестят алебарды, бердыши, односторонние франкские мечи, темнеют рога туров.

Из светлицы конунга Олафа видны серые берега, волны на море, тучи, плывущие без устали вдаль.

Олаф Скетконунг – немолодой уже муж с седыми, ровно подрезанными у шеи волосами, с густыми бровями, из-под которых блестят серые глаза; у него острый птичий взгляд, длинный крючковатый нос, поджатые губы.

Он стоит у стола в углу светлицы, одетый, как мореход: на нем узкий, в обтяжку, кафтан, короткие – до колен – штаны, на ногах высокие кованые сапоги.

– Челом тебе бью, Олаф Скетконунг, – начинает князь Владимир, – прими дары от меня и от Новгорода.

Воины князя Владимира кладут перед конунгом дары: соболиные меха, нитки горючего камня, обоюдоострый меч, щит, кованный из серебра, золотой пояс работы новгородских кузнецов – для конунга, эмали – для его жены, лунницы из филиграни – для дочерей.

– Славные дары ты привез, гардский княже, – отвечал Олаф Скетконунг, пальцем пробуя лезвие меча, – благодарю тебя за них. Щедр Гардарик, богатая земля твоя, княже. А теперь скажи, что привело тебя в Свеарике?

Они садятся за стол друг против друга. Воины князя бесшумно выходят, ярлы отступают в глубину светлицы, молчаливые слуги ставят на стол наполненные крепким медом серебряные кубки, толмачи говорят тихими голосами.